Антон Бринский - По ту сторону фронта

Казалось бы, им надо радоваться и прославлять груздевское счастье, но они остались недовольны полетом. Дело в том, что группа Алексеева должна была высадиться в районе села Лопотинь, а когда поутру они ориентировались, оказалось, что Груздев сбросил их километров на сорок к западу — недалеко от Луцка. Радистка Нина Кокурина (у партизан она звалась Лялей) связалась с Москвой, и Москва приказала идти к назначенному месту. Сорок километров. На самолете это несколько минут, а пешком, по незнакомым лесам, скрываясь от фашистов, придется идти дня два… И на протяжении всей дороги десантники ругали летчика на чем свет стоит — и «воздушным сапожником», и «обозником», и «растяпой», и «блудным сыном».

Добрались. Остановив группу в лесу, Алексеев послал в Лопотинь разведчиков, но едва они показались на опушке, по ним открыли огонь. Один из них — Тяпкин по фамилии — был ранен в ногу повыше колена. Разузнав у встречных крестьян, что вокруг Лопотиня заготавливается лес для фашистов, а в самом Лопотине — более двухсот человек немецкой охраны, разведчики вернулись, ведя хромающего Тяпкина, и доложили обо всем.

— Вот он, счастливый случай, — усмехнулся Алексеев. — А если бы Груздев сбросил нас тут — попали бы мы как «кур во щи». А еще вы ворчали!

— Чего ворчали! — подхватил Демидов. — Не ворчали, а ругались. Вот тебе и «блудный сын»! Вот тебе и «воздушный сапожник»! Нет, он, должно быть, носом чует фашистов.

— При чем тут нос? Ну, просто везет человеку.

— И даже не в этом дело. Мы не различаем, а у него, наверно, какие-нибудь свои приметы есть. Ведь это его специальность.

Так была восстановлена слава знаменитого Груздева.

А с Тяпкиным стало плохо: рана гноилась, вокруг покраснело, начался жар. Пуля осталась в теле и с ней вместе, должно быть, кусочек грязной тряпки от брюк. А надо было все время двигаться: ведь у десантников в эти первые дни их работы не было никакого пристанища, никаких связей с населением.

Положение казалось безвыходным, но командир чувствовал: он должен найти выход — не бросать же товарища в чужом лесу. Было ясно: необходима операция, а у них не то что хирурга — у них и фельдшера-то не было. О больницах и о местных врачах нечего было и думать: они не для десантников. Надо своими силами, своими руками. Это может показаться нелепым: своими руками — хирургическую операцию! Кто решится? Чем? Как?.. И Алексеев решился, потому что это было единственной возможностью спасти жизнь человека. Он так и сказал Тяпкину:

— Терпи. Приходится рисковать.

Ланцет заменяла простая финка. Ее прокипятили в солдатском котелке и протерли спиртом; спиртом же обмыли и рану. Алексеев вскрыл опухшую загноившуюся рану, извлек пулю, смазал ихтиолкой и завязал. Это было очень трудно и потребовало громадного напряжения воли со стороны новоявленного хирурга. До известной степени помогло ему то, что он и сам перенес в госпитале серьезную операцию, но одно дело — оперироваться (и притом в нормальных условиях), другое дело — оперировать самому и в никуда не годных условиях.

А Тяпкин терпел, и, конечно, ему было еще труднее, чем хирургу: ведь никакого наркоза, кроме стакана разведенного спирту, дать ему не могли. Он терпел, понимая, что успех операции, а следовательно, и его жизнь в значительной степени зависит от его собственной выдержки и только кряхтел, когда было особенно тяжело, да скрипел плотно стиснутыми зубами.

Операция сделана была чисто и тщательно, и все же никто — и сам хирург в том числе — не могли быть уверенными в ее благоприятном исходе. А вдруг что-нибудь не так? Но кончилось все благополучно: рану затянуло, Тяпкин выздоровел. А за Алексеевым утвердилось почетное звание «хирург».

Неподалеку от Клобучина боец, посланный в разведку, прибежал обратно.

— Товарищ старший лейтенант, тут на болоте целая толпа народу. Ягоды собирают.

— Да разве по ягоды ходят толпой?

— Вот нам и подозрительно.

— Надо посмотреть. Идемте.

Идти пришлось недолго.

— Осторожнее. Вот за этими кустиками.

Из кустов на опушке сквозь редкие желтые листья видна была широкая кочкастая поляна. По ней, словно темные привидения, бродили, устремив глаза в землю и нагибаясь время от времени за ягодами, старики, женщины и дети. Их было не меньше полутораста, и все изможденные, оборванные, грязные.

— В самом деле собирают. Интересно, что это за люди.

— Тут все больше городские. Может быть, по мобилизации. Выгнали немцы в лес — и ходят люди.

— Похоже на то. Но только где же охрана?

— А вон и охрана.

На дальнем краю поляны Алексеев увидел человека в гражданском с винтовкой. Одного-единственного.

— Думаешь — полицай? Не посмеет полиция забираться в такие дебри. Да еще в одиночку. Идем к нему.

Едва десантники вышли из кустов, собиратели ягод переполошились, закричали, бросились в лес. А вооруженный спрятался за стволом осины и, должно быть, приготовился стрелять.

Алексеев крикнул:

— Что ты делаешь, чудак! Мы — партизаны.

— Кто вас знает. Подходи один без оружия.

Но, должно быть, сомнения его прошли, потому что он и сам вышел из-за дерева, опустив ствол винтовки.

— Кто вы такие? — спросил Алексеев.

— Партизаны. Мы из отряда Филюка. А это… — он кивнул в сторону скрывшихся уже собирателей ягод, — цивильные. Евреи, которые от немцев убежали. При нашем отряде спасаются… А ведь я сразу по голосу узнал, что вы партизаны, — добавил он не без гордости.

— Как это по голосу? — удивился Алексеев.

— По-русски кричали. В полиции нет русских.

Группа Алексеева остановилась в лагере Цуманского отряда. Филюка еще не было. Заместитель его, да и все остальные партизаны, с уважением смотрели на десантников. Ведь они прилетели из Москвы, у них — постоянная связь с центром, то, чего все время не хватало цуманским партизанам, за чем пошел в такую далекую дорогу Филюк. А у цуманских партизан было то, чего не хватало десантникам, — теснейшая связь с населением и знакомство с местностью. Вполне естественно, что и тем и другим пришла в голову мысль о соединении. Алексеева, как представителя Большой земли, временно выбрали командиром объединенного отряда. Окончательное решение этого вопроса отложено было до возвращения Филюка.

А когда Ляля, наладив свою радиостанцию, принялась выстукивать очередное донесение, партизаны окружили ее и внимательно наблюдали за работой.

— В Москву? — полушепотом спросил один из них.

— В Москву.

— Про нас?

— Да.

— Ось и мы дочекалысь, що Москва про нас будэ знаты.