Франко Дзеффирелли - Автобиография

И получилось. Это стало в моем творчестве настоящим чудом. Мне казалось, что я выиграл невозможную битву с самим собой.

Прошу простить мне привычное нахальство, но я совершенно искренне считаю, что побил абсолютный рекорд, создав такой спектакль меньше чем за четыре месяца. У меня опять возникло ощущение, что меня кто-то или что-то защищает — положительные силы ли, добрые волны? Все указывало на то, что «Баттерфляй» будет иметь успех. Солисты труппы, и в первую очередь Чедолин, сумели не только выдержать такую постановку, но и слиться с ней, как должно было случиться, чтобы она стала волшебным обрамлением их таланта.

А с Даниэлем Ореном мы отпраздновали наш четвертый союз на Арене. Помня, что сказал мне Клейбер, я особенно внимательно следил за его работой над этой «проклятой» партитурой (это я говорю с иронией, потому что кажется, что «Баттерфляй» — самая любимая и часто исполняемая опера во все времена). Даниэль указал на многие мои ошибки в оценке оперы, но кое в чем я продолжаю стоять на своем. «Баттерфляй» по-прежнему остается для меня несовершенным шедевром, если можно так выразиться.

В Арене ди Верона есть нечто, какая-то мощь, которую нельзя почувствовать, если не прожить. Артисты, технический персонал, солисты, хор, оркестр, массовка, танцоры живут вместе по три месяца и создают пять-шесть великих или величайших спектаклей. Возникают дружеские отношения, романы, кто-то кого-то ненавидит или любит — там есть все. А в конце сезона, когда наступает минута прощания, рыдают все.

Синоптики предсказывали дождь и грозу на вечер премьеры, но я чувствовал положительные волны вокруг нас и повторял:

— Не волнуйтесь, дождя не будет!

Я был абсолютно убежден, что ничто не испортит нам вечера. Спектакль закончился в одиннадцать пятнадцать. В одиннадцать тридцать публика стоя продолжала аплодировать, и тут разразилась гроза, которая очень быстро превратилась в настоящий ураган. Зрителей сначала потряс спектакль, а затем на них обрушился дождь. Но все унесли с собой прекрасную память о чудесном вечере.

Во время репетиций я часто позванивал Клейберу — рассказывал, как идут дела с «Баттерфляй», приглашал приехать, но точно знал, что он не приедет. Он всегда находил повод для отказа: слишком жарко, слишком далеко, неприятности в семье — любой предлог был хорош, лишь бы не ехать. В последний раз я говорил с ним 23 июня, пытаясь уговорить его дирижировать «Дон Жуаном», которого мне предложили ставить в Риме на следующий год.

— Да ну что ты! Это такая скучная опера! Неужели еще никто этого не заметил?

— Карлос, ты шутишь? — ответил я смеясь.

— Там два удачных места — начало и конец, — признал он.

Было совершенно очевидно, что он больше не хочет обсуждать этот вопрос. Я заметил, что его голос звучит глуше, чем обычно, хотя он по-прежнему говорил обо всем с обычной твердостью. Ходили слухи, что у него рак. Я что-то слышал об этом, но ничего конкретного. Он умер две недели спустя, в тишине, никто ничего не знал, как он и хотел. Его похоронили в Словении, а нам сообщили о его кончине только после похорон. Величайшая потеря.

Хотя Клейбер в последнее время дирижировал мало и очень немногими операми, он известен во всем мире (не в упрек остальным) как величайший дирижер послевоенного времени. Когда он дирижировал, вокруг него распространялась радость и жизненная сила, непреодолимая, бурная, становившаяся особенно заразительной, если к этому добавлялись положительная атмосфера и удачный коллектив. Воспоминания о наших встречах — одни из самых дорогих, и я буду хранить их всегда.

Все больше места в моей жизни занимали русские. У меня появилось много друзей, мы строили совместные планы и проекты. Неутомимое стремление укрепить дружбу с Россией — одна из причин, по которой я так уважаю и восхищаюсь Сильвио Берлускони. Я заметил это по все возрастающему интересу и дружескому отношению, которые окружали нас, итальянцев. По статистике, итальянцы самые любимые в России иностранцы. И именно Сильвио Берлускони, как человек, умеющий смотреть вперед, распахнул двери для создания прочной дружбы между нашими странами.

Один из плодов этой дружбы коснулся и меня лично. В ноябре 2004 года Берлускони и российский президент Путин совместно учредили премию за особые заслуги для русского и итальянца, которые много сделали для взаимопроникновения культур обеих стран, — Премию двух президентов. Каждый должен был рекомендовать кого-то из деятелей культуры другой стороны. Берлускони назвал Ирину Антонову, мою приятельницу, директора Музея изобразительных искусств имени Пушкина, как просвещенного и неутомимого борца за взаимопроникновение культур Италии и России. А Путин — вполне сознательно — выбрал меня, о чем говорю без ложной скромности.

Премии были вручены во время потрясающего приема в Кремле. Кремль — это не дворец и не ансамбль дворцов, министерств, казарм, театров и т. д., это отдельная планета, невероятная и даже немного устрашающая. Километровые коридоры, анфилады залов до самого горизонта. Кремль отлично отреставрирован, каждая деталь доведена до идеала. Одни материалы чего стоят: ценнейшие породы мрамора, алебастры, малахит, базальт, яшма, и везде золото, золото, золото… Когда совершенно одуревший выходишь, побывав в этом мире, хочется закричать во все горло: «Хватит, не могу больше!»

Не надо забывать, что я родился и вырос во флорентийской сдержанности, где даже немногое уже кажется перебором. Неудивительно, что я смотрел на богатства Кремля не просто с изумлением, а почти с ужасом. Но это не настоящий ужас. Ведь Россия — это еще и необузданный Восток: мир сказок и чудесных легенд. Как она при этом может быть так близка нам во многом другом — вот загадка. Кто знает, возможно, Восток и Запад нашли способ встретиться и объединиться благодаря ошибкам и чудесам этой необъятной страны.

Даю совет всем тем, кто хотел бы больше узнать о «планете Россия» и попытаться ее понять: обязательно сходите в Третьяковскую галерею — вы получите там ответы на все вопросы, честное слово, на все.

Я говорил, что ощущал вокруг себя что-то торжественное и праздничное, но даже представить себе не мог, что меня ожидало. Едва я вернулся в Рим, как получил от посла Великобритании в Италии короткое, но очень любезное письмо, в котором он с типично английской сдержанностью, порой выводящей из себя, спрашивал, не соглашусь ли я принять награду, которой хочет удостоить меня королева Елизавета — посвятить в рыцари Британской империи. Иными словами, удостоить меня титула сэра! Не соглашусь ли я?! Разве, получив такое сообщение, кто-то может ответить «нет, спасибо»?!