Георгий Владимов: бремя рыцарства - Светлана Шнитман-МакМиллин

сельдерей и не ели никогда!» – возмущался Георгий Николаевич. Он написал тяжелое и резкое письмо директору магазина, и больше в этот супермаркет Владимовы никогда не ходили. Они ездили за продуктами в Висбаден.

Я встречала в эмиграции много людей, по-разному адаптировавшихся к жизненной ситуации в условиях чужой страны и культуры. Но я никогда не видела такого одиночества и неблагополучия, как то, в котором жили тогда Владимовы. Я уезжала от них с очень тяжелым чувством.

* * *

Следующие два года наши контакты были эпизодическими. Я переехала в Лондон, Владимов опубликовал в журнале «Знамя» роман «Генерал и его армия» и в 1995-м получил своего первого Букера. Он рассказывал мне об этом по телефону с чувством глубочайшего профессионального и человеческого удовлетворения. Много говорил о надежде вернуть квартиру в Москве, рассказывал, какие шаги для этого предпринял. Впервые несколько раз с радостью упоминал о дочери Марине. Он жил на большом душевном подъеме в это время, хотя невозможность получить жилье в Москве оставалась открытой раной.

Наташа, между тем, болела, угасала и вот умерла 26 февраля 1997 года.

Я не помню, как узнала о ее смерти. По-моему, из газеты «Русская мысль», выходившей тогда в Париже. Я сразу же позвонила Георгию Николаевичу. Мы долго говорили, и я стала звонить ему очень часто. Если я не звонила пару дней, он беспокоился и звонил сам. Мысль о его одиночестве в неустроенной четырехкомнатной квартире была невыносимой. Он тосковал необычайно: «Открываешь шкаф – кофточка висит…» Я пригласила его в Лондон, и он легко и с радостью согласился.

Владимов приехал к нам в начале весны. Я освободила все дни, чтобы побыть с ним. В первый же вечер, когда мы ужинали и выпивали, он спросил меня, где я провела детство. Я рассказала, как родители еще до моего рождения уехали из Ленинграда в надежде спастись от ареста во время кампании «борьбы с космополитизмом», и как, проведя несколько лет в глубокой белорусской провинции, городке Горки, мы переехали в Мурманск, где я училась в школе. Георгий Николаевич страшно оживился: «Что же вы никогда не упоминали про Мурманск!» – с радостным упреком сказал он мне. Арнольд[621], помнивший историю «…про всех, живших во дворе ресторана “Арктика”», улыбнулся. Эта часть моей жизни интересовала Георгия Николаевича чрезвычайно, он много расспрашивал о моем мурманском детстве и даже попросил разрешения что-то из моих рассказов использовать. Помня о берегах Норвегии, к которым в «Трех минутах молчания» попадает советский рыболовный траулер, я поведала ему свою «норвежскую» историю.

Норвегия отзывалась во мне с детства музыкой Грига, неизъяснимо прелестной «Песней Сольвейг» и «Шествием гномов», которые я играла на тугих клавишах пианино. Ребенком, найдя парочку фотографий Норвегии в «Большой советской энциклопедии», я воображала себе полную хрустальных водопадов страну необычайной красоты. Посещение ее во взрослом возрасте подтвердило мои детские грезы.

Мурманск в то время был «закрытым городом», куда иностранцы не допускались. Рациональных причин для этого не было никаких: город был самым большим в СССР европейским портом рыболовного гражданского флота. Там были верфи и большой судостроительный завод, чинивший и производивший траулеры. Не пускать в Мурманск можно было только из-за огромного количества пьяных на улицах и случавшихся время от времени внезапных кратких и яростных сражений проституток, которых в Советском Союзе, впрочем, «не было». Так или иначе, иностранцев мы не видели.

Но однажды в нашей школе номер два было сделано сенсационное объявление: школу посетит делегация норвежских учителей русского языка. Учеников отпустили на два дня с занятий, проход по коридору, где должна была следовать делегация, а также актовый зал мыли, драили и красили.

Нескольким девочкам, в том числе и мне, было поручено надеть парадную форму, белые фартучки и белые капроновые бантики в волосы, и приготовить подарки. Я все исполнила, и на отпущенные мамой рубли купила маленькую палехскую шкатулку с Серым Волком и Иваном Царевичем – верх роскоши по моим детским представлениям.

Я на всю жизнь запомнила лицо сероглазого, светловолосого норвежца. Теперь я понимаю, что ему было лет двадцать семь – двадцать восемь, но мне, восьмилетней, он казался очень взрослым. После официальных речей мы поднялись на сцену, и я вручила ему свой подарок. Он явно был растроган, очень благодарил, жалея, что не захватил с собой никаких сувениров. Он расспрашивал о моей семье, о том, чем я люблю заниматься, какие книжки читаю. Все уже ушли в зал, и я спиной чувствовала, что осталась с ним на сцене одна и на нас все смотрят. Он спросил мою фамилию и адрес, пожал мне, как взрослой, руку, и я, довольная собой и им, побежала в зал. Дома я доложила маме о подарке, и занятые взрослые меня ни о чем не расспрашивали.

Месяца через полтора я заметила, что с моими родителями что-то происходит. Оба очень нервничали и о чем-то тихонько говорили по секрету от меня. Иногда до меня доносились слова «Яша» и «Париж». Яша, Яков – был папин младший брат, пропавший без вести во время войны. Попытки разыскать его или узнать что-то о его судьбе оказались безуспешны. С двоюродным братом отца, жившим в Париже, они переписывались вплоть до начала времен «космополитизма», когда такая переписка сделалась смертельно опасной. Однажды, придя из школы, я заметила, что мама – совершенный клубок нервов. Минут через пятнадцать пришел папа, и они ушли в нашу шестиметровую кухню, плотно закрыв дверь. Вскоре мама вышла и сказала, что меня зовет папа. Я вошла в кухню, мама за мной. Меня посадили на табуретку, мама стояла у холодильника.

«Светочка, – начал папа, – ты кому-нибудь давала наш адрес? Какому-нибудь иностранцу?» Я сказала, что назвала наш адрес норвежскому учителю. Папа стал объяснять, что не нужно давать наш адрес малознакомым, а тем более иностранцам. Воспитанная в строгом уважении к взрослым, я возразила: «Как же я могла не дать, если он – учитель?!» Вразумительного ответа на этот детский довод у моих родителей не было, и они мямлили что-то неотчетливое. «А что случилось?» – в недоумении спросила я. И тут оказалось, что милый норвежец решил меня отблагодарить и послал мне посылку. Моего отца пригласили объясниться в местный КГБ по поводу «связей» его восьмилетний дочери с капиталистической заграницей.

Я пришла в полный восторг. В свои восемь лет я не получала никакой почты, а тут целая посылка из Норвегии! «А что он мне послал, где посылка?» – я сгорала от любопытства. Родители переглянулись: «Он послал жвачку и