По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

– Добро пожаловать в вашу новую квартиру, – широко улыбаясь, сказал чиновник.

Нина удивленно посмотрела на него.

– А остальные две комнаты? – спросила она.

– А это ваши соседи, – ответил чиновник. – Очень хорошие люди. Вы с ними подружитесь. Там, налево по коридору, будет туалет с душем и вход на кухню. Завтра вам завезут маленький холодильник. Вот вам десять рублей: пойдите в магазин, купите себе что-нибудь поесть.

После слов чиновника о соседях Нина уже не слушала его. Она почувствовала, как у нее застучало в висках и подкосились ноги. Чтобы не упасть, она вцепилась в руку Лоренцо и с ужасом посмотрела на него. Сам Лоренцо решил, что он неправильно понял слова чиновника, и переспросил у Нины о соседях по-итальянски. Нина лишь кивнула головой, а из глаз у нее потекли слезы. И только Сандрино, который вообще ничего не понял, радостно улыбаясь, смотрел в окно, выходящее во двор.

– Как я вам уже говорил, – продолжил чиновник, – приходите в себя, а на следующей неделе мы поедем в Ленинградский цирк. Будем устраивать вас на работу.

Закончив говорить, чиновник широко улыбнулся и вышел из комнаты. Когда он ушел, Нина обняла Лоренцо за шею и прижалась к нему дрожащим, словно от лихорадки, телом.

– Calmati cara![2] – поглаживая Нину по спине, тихо говорил Лоренцо.

Затем Нина вдруг оторвалась от мужа и метнулась на диван к Сандрино. Она обхватила его, вжала в себя и от охватившего ее отчаяния завыла во весь голос, повторяя и повторяя одну и туже фразу на итальянском:

– Perdonami ragazzo mio! Perdonami! Per favore![3]

– Non piangere, mamma. Non farlo,[4] – все еще не понимая, что происходит, успокаивал Нину Сандрино.

Лоренцо подсел к ним и обнял Нину.

– Calmati, tesoro. Non darti la colpa. Volevi ciò che era meglio. Hai appena dimenticato cos’è la Russia.[5]

Прошло несколько минут, прежде чем Нина смогла побороть свою истерику. «Я не имею права терять голову! Я должна собраться! – приказывала она себе. – Лоренцо прав: я забыла, что такое моя страна. Какая идиотка! Как я могла такое забыть!» И сразу с ее глаз словно спала пелена. И она мгновенно вернула в свою память все, что так долго из нее вычищала. И как ее прорабатывали на комсомольском собрании за то, что она однажды намазала губы помадой. И как доставали ее отца за то, что он не вступил в партию. И как посадили ее дядю за то, что он завернул селедку в газету как раз на фотографию Сталина. И то, что колхозники – единственные граждане страны, у которых не было паспортов. И в городах в большинстве своем люди жили в коммунальных квартирах. И можно было еще перечислять и перечислять. Ну что об этом сейчас думать. Сейчас уже поздно. Нужно приспосабливаться к жизни.

– С этой минуты мы говорим только по-русски. Ты меня понял, Сандрино?

– Si Mamma, – ответил Сандрино и тут же поправился: – Да, мама.

«Единственное, чего нельзя будет исправить – это будущее моего Сандрино, – с нежностью глядя на сына, подумала Нина. – Он еще ребенок и будет взрослеть в этой стране. И станет таким, как они. Нет, мы обязаны не допустить этого. Мы с Лоренцо должны будем сделать все возможное, чтобы воспитать его нормальным, свободным человеком».

– Интересно, что можно купить на десять рублей? – уже вслух сказала Нина. – Мальчики, начните распаковывать чемоданы, а я схожу в магазин.

– Мы с тобой. – предложил Лоренцо.

– Нет, спасибо. Хочу пройтись одна, – сказала Нина и, взяв оставленный чиновником на столе ключ, вышла из комнаты.

Внизу около парадной сидели две старушки, одетые в настоящую ветошь. «Так одевалась моя бабушка», – вспомнила Нина, и у нее защемило сердце.

– Скажите, пожалуйста, где здесь магазин? – спросила у них Нина.

Они подняли к ней головы и ошарашенно на нее уставились.

– Иностранка, что ли? – наконец почти беззубым ртом прошамкала одна из них.

– Не-а, – выжав из себя улыбку, покачала головой Нина. – Своя. Русская.

– Одета уж больно не по-нашему, – засомневалась вторая старушка с рябым лицом и хитренькими узенькими глазками.

– У меня блат хороший, – продолжала улыбаться Нина.

– Блат это дело нуженное, – согласилась беззубая. – У меня соседка на карандашной фабрике работает, так она мне стоко их таскает, хучь…

– А на кой леший они тебе нужены? – прервала ее рябая.

– Такы же бесплатно, – оправдалась беззубая любительница блатных карандашей.

– А вы, бабушки, местные? Ленинградки? – поинтересовалась Нина.

– Не, мы обе деревенские, а сюды после войны попали. Меня сын привез. Он на Ленинградском фронте воевал. А потом на ленинградке женился. Ее родителев блокада, будь она проклята, одолела, так она на мова сына навалилась. Тягай, говорит, свою мамашу в Ленинград, пусть с внучкой сидит. Вот я усе бросила и прикатила.

– Так где же магазин, бабули? – Нина уже пожалела, что затеяла этот разговор.

– Так вона тама. – Махнула рукой любопытная бабушка. – Вон туды под арку, и тама пройди маленько, и такей же дом как наш. Тольки наш двадцать первый, а ихний двадцать пятый. Вот тама гастроном и буде. Тольки вход с Гагарина.

– Спасибо, бабушки, – поблагодарила Нина и пошла по направлению к арке. Потом вдруг остановилась и, повернувшись к старушкам, спросила:

– А церковь здесь есть недалеко?

– Есть. Вона там, сразу за углом, на Ленсовета стоить. Святителя Николая Чудотворца. Красивая, аж дух берет. Тольки без службы и батюшки. Эти ироды несчастные там склады разные смастерили.

Почему Нина вдруг спросила про церковь, она и сама не знала. В Б-а она не верила и в церковь никогда не ходила. Да в их деревни и не было церкви. Ее разрушили большевики, когда окончательно укрепили свою власть. Деревенские старики горевали, а молодежи было наплевать. В Римини они с Лоренцо смотрели красивые соборы, но он сам был неверующим. И на этих экскурсиях ее отношения с Б-м и закончились. Но сейчас, неожиданно для самой себя, она вдруг подумала о Б-е. Вероятнее всего, она впервые в своей жизни почувствовала настоящую опасность. Не ту, которая была во время войны и которая могла произойти в любое мгновение; другую – когда в мирное время она неожиданно обрушивается не только на тебя, но и на всю твою семью. Пример такой внезапной потребности в общении с Б-м мне знаком.

* * *

Я уже вскользь упомянул о своей двоюродной сестре Хиле, дочери тети Кати. Сейчас я расскажу о ней и о ее муже поподробнее. Хиля вышла замуж по любви