Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

романтизма. Такими гениями были и Иванов, и Врубель, каждый из них воплощал в себе концепцию художника, сжигающего себя в горниле акта творения.

* * *

После второго курса нам предстояла практика в Армении и Грузии. Наша группа состояла практически из одних девушек: после драматического отчисления в первую сессию пяти студентов (в основном за профнепригодность) у нас осталось всего четыре молодых человека, один из них на практику не поехал. Перед Марией Александровной Реформатской встала нетривиальная задача: поехать в Закавказье с пятнадцатью прекрасными девушками и тремя совсем зелеными молодыми людьми. В качестве подкрепления с нами отправились муж Марии Александровны Глеб Геннадиевич Поспелов, искусствовед Виктор Мартынов и совсем молодой тогда и невыразимо прекрасный Леонид Бажанов, будущий глава ГЦСИ[6]. Ехали мы на поезде, и это уже было целое приключение, но все самое интересное началось сразу по приезде в Ереван.

Поезд пришел поздно вечером, и у дверей общежития Ереванского университета, где мы должны были остановиться, мы оказались глубокой ночью. И тут выяснилось, что нас никто не ждет. Было лето, в общежитии оставались только учившиеся в Ереване студенты, которым дорого было ехать к себе на родину. Они постарались сделать все возможное, чтобы устроить нашу пеструю компанию на ночлег. Освободили комнаты, где жили, составили кровати так, чтобы можно было лечь поперек, – и мы уснули, тесно прижатые друг к другу. Хорошо помню, что я оказалась в кровати с Марией Александровной, с другой стороны от нее, притиснутый к металлическим спинкам составленных кроватей, спал Глеб Геннадиевич. А наши гостеприимные хозяева, уступившие свои кровати, всю ночь сидели в вестибюле и играли в нарды. Наутро пришел администратор общежития, и нас наконец нормально расселили по свободным комнатам. Но мы подружились с двумя студентами из числа приютивших нас, и один из них, обладавший прекрасным голосом и увлеченный средневековыми армянскими песнопениями, вызвался сопровождать нас по соборам и церквям Еревана, а потом присоединился к нам в одной из поездок по Армении. Конечно же, он сопровождал нас еще и потому, что ему очень понравилась одна из моих сокурсниц, которая живо общалась с ним, но, увы, не отвечала взаимностью.

Армения стала не только моей новой любовью, но и настоящим открытием для всех нас. Не знаю, что произошло тогда, какие звезды сошлись, но было ощущение, почти невыносимое, что тебя околдовали. Попадая в такие места, как церковь Святой Рипсиме в комплексе Эчмиадзина или скальный монастырь Гегард, ощущая всю суровость и мощь едва ли не самых ранних на земле памятников христианской архитектуры, ты оказывался в дру-гом мире, мире глубокой религиозности и немыслимой, незареставрированной древности. А наш новый друг, который сопровождал нас, заходя в такие церкви, пробовал голос и начинал петь, и музыка казалась такой же древней, как сами храмы. Хорош был Ереван – залитый солнцем город с красивыми, ярко одетыми женщинами. В это время всеобщего дефицита там было множество магазинчиков, где продавался кооперативный самострок, но выглядело это все стильно и привлекательно. Поразили и ереванские музеи. Картинная галерея Армении – масштабом и качеством собрания русской живописи, я впервые увидела там такие шедевры, как «Портрет Акимовой» Серова или «Мальчика с петухом» Гончаровой и картины Фалька. Матенадаран[7] – средневековыми армянскими иллюминированными рукописями и самой экспозицией, одной из лучших на тот момент в Советском Союзе. Мы побывали и в мастерских двух выдающихся армянских художников, наших кумиров, – Акопа Акопяна и Минаса Аветисяна, особенно запомнился визит к Минасу, его яркая экспрессивная живопись и он сам.

Поездки в Эчмиадзин, в Звартноц, в Гарни и Гегард стали прелюдией к путешествию вглубь Армении. Нам удалось увидеть то, что до нас мало кто видел. Благодаря связям родителей одной из моих сокурсниц мы оказались в Эреруйке и посетили базилику первой половины IV века. И там же нас отвезли к границе, вывели к нейтральной полосе, дали в руки бинокли, и мы смогли рассмотреть Ани – древнюю заброшенную столицу Великой Армении, находящуюся теперь на турецкой стороне.

За две недели мы объездили почти всю Армению, побывали в Дилижане, Аштараке, Арзни, Бзни и монастырях XII–XIII веков – таких, как Агарцин, и во многих других местах. Видели выжженные каменистые пространства и голубую чашу Севана, окруженную покрытыми зеленью горами. Все эти впечатления, наслаиваясь одно на другое, только укрепляли любовь к этой земле и желание вновь сюда вернуться. Потрясение от Армении было таким сильным, что, когда мы переехали в Грузию, даже великолепный и живописный, заряженный энергией Тбилиси не смог перебить прежних впечатлений и ощущений. К тому же в Грузии было значительно жарче, у меня случился тепловой удар, да и вообще – все уже устали и достаточно быстро свернули практику, вернувшись в Москву на несколько дней раньше.

* * *

Третий курс оказался очень насыщенным – лекции Гращенкова про Высокое Возрождение, курс истории русского искусства XIX–ХХ веков, который обычно читал Дмитрий Владимирович Сарабьянов, тогда заведующий русской кафедрой, выдающийся ученый и блестящий автор. Мы были первыми на дневном отделении, кому лекции по этому периоду стал читать Алленов. Это оказалось очень захватывающе и интересно, занятия проходили в основном в залах Третьяковки, и я хорошо помню, как внимательно следовала весьма извилистому ходу мыслей Алленова и понимала, что мне нравится именно таким образом размышлять и писать об искусстве.

Тогда же мне посчастливилось прослушать спецкурс Виктора Никитича Лазарева об атрибуции. Это был, конечно, совсем иной тип преподнесения материала – в отличие от свободной импровизационной манеры Алленова, все было заранее продумано и просчитано до минуты. Лазарев – выдающийся ученый, который облекал свои идеи и мысли в очень четкую и лаконичную, но образную форму. Мы все охотились в букинистических магазинах за его книгами, которые было не достать. Его «Старых итальянских мастеров» и «Старых европейских мастеров» можно было учить наизусть – настолько точны и емки его формулировки, и понятно, что лучше все равно не напишешь и не скажешь. Спецкурс был интереснейшим, перед тобой разворачивалась вся история европейского искусствознания, и о многих ученых он говорил так, что казалось, был с ними лично знаком. Конечно, интереснейшей частью спецкурса был рассказ о подделках. Именно от Лазарева я впервые услышала имя Хана Ван Меегерена[8], автора знаменитых подделок Вермеера, которому удалось обмануть самых именитых знатоков творчества этого великого голландского мастера. Когда многими годами позднее я попала в Музей Бойманса – Ван Бённингена в Роттердаме и увидела знаменитую подделку Ван Меегерена «Христос в Эммаусе», меня поразило, насколько сегодня очевидно, что картина написана в 1930-е годы, но с близкого по времени расстояния это было, наверное, очень трудно обнаружить.

Мне запомнился один смешной эпизод, случившийся во время этого спецкурса: Лазарев ведет свой