Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

— сколько труда, сколько ума и таланта вложено тут Ивановым! Поистине, для такого великого труда слишком коротка человеческая жизнь. Вот почему настоящий художник вынужден работать затворнически, иногда позабыв обо всем на свете… Так и ему приходилось. Еще в молодые годы в спорах с отцом он доказывал необходимость свободы и независимости художника. Высокое жалованье, квартиру при Академии он считал бременем. «Долг художника, — говорил он, — наблюдать натуру, не сидеть сиднем на месте». Он так и говорил отцу: «Купеческие расчеты никогда не подвинут вперед художества, а в шитом золотом, высоко стоящем воротнике тоже нельзя ничего делать, кроме как стоять вытянувшись».

— Ну, такие суждения он имел в молодые годы, — возразил отец, — под старость, вероятно, он стал более покладист.

— К сожалению, как мы знаем, он не дожил до глубокой старости и, к счастию, не менял своих взглядов. Он был в этом глубоко прав…

— Вася, верно ли, что живописец Иванов был человек тронутый, или, как говорят, поврежденный? — тихонько спросила Анна Николаевна, чтобы не услышали ее слов посторонние, толпившиеся в зале Академии.

— Как сказать, мама, — возразил Василий. — Работая над этой картиной, Иванов был весь охвачен только вдохновенным творчеством, он вместил в эту картину все своя познания жизни и искусства. Когда работа подходила к концу, он всё больше и больше чувствовал неудовлетворенность.

— Почему это? Ему бы радоваться и торжествовать, что недаром жизнь прожил, — проговорил Николай.

— Обождите, скажу, — улыбнулся Василий и снова стал рассказывать о таланте и нравственной красоте Иванова.

— Во-первых, — продолжал он, — картина, конечно, не лишена некоторых, почти неуловимых, недостатков. Сама тема ее стара, грубоваты краски, в картине недостаточно света, воздух тяжеловат. Или возьмите такую подробность, как крест в руках Иоанна Крестителя. Крест этот ни к чему, он даже противоречит так называемой «истории Нового завета». Ведь крест — символ крещеного христианства — появился после того, как на нем был распят этот «богочеловек». В Римской империи крест то же самое, что в Российской два столба с перекладиной…

— Васятка! — грозно оборвал отец, — не забывайся!.. Говори дело. Религии всуе не затрагивай!..

— Постараюсь, — ответил Василий отцу. — Но суть не в отдельных недостатках картины, а в том, что, отойдя от затворнической жизни, Иванов посмотрел на живую жизнь, общественную, и увидел многое такое, что заставило его разочароваться в общественных и государственных порядках. И не случайно года четыре тому назад он писал, что его труд, то есть эта большая картина, более и более понижается в его глазах… потому что художник далеко ушел вперед. Живопись нашего времени, говорил Иванов, должна проникнуться идеями новой цивилизации. Как видите, это высказывание свидетельствует о положительных чертах в его характере. Художник перестал быть религиозным созерцателем. А разве неизвестно, что передовые взгляды на жизнь среди закостенелых, топчущихся на месте консерваторов считаются чудачеством, а носители их — «тронутыми».

Отец с матерью переглянулись. Николай стоял в стороне, скрестив руки. Он смотрел на картину Иванова и, слыша разговор брата, довольный, во всем соглашался с ним, еле сдерживая торжествующую улыбку. На Верещагина обратили внимание многие из посетителей, прислушивавшихся к его словам. Подошел конференц-секретарь Академии, Федор Федорович Львов. Верещагин учтиво поклонился и познакомил его с родителями и братом. Львов похвалил Верещагина и сказал его родителям, что еще на Бирже, в школе Общества поощрения художеств, он приметил за их сыном большие, многообещающие способности.

— Надо, — веско проговорил Львов, — учить его, ни в коем случае не останавливаясь на полпути, ибо путь художника для него правильный и вполне определенный на всю жизнь.

Семья Верещагиных долго и внимательно рассматривала знаменитую картину Иванова, все этюды и рисунки. С этого дня отец и мать Василия по-иному стали относиться к склонностям своего сына. Но сомнения всё еще одолевали их: да, Иванов велик, достоин всеобщего уважения и признания, но будет ли схож с ним их упрямый и строптивый сынок? Не окажется ли его увлечение временным? А потом, через год-два, отстав от своих сверстников-офицеров, не пойдет ли проситься к начальству, чтобы приняли его в плавание на фрегат? Анна Николаевна материнским сердцем почуяла наконец, что не надо перечить сыну, не надо мешать — пусть будет так, как подсказывает ему разум. Тайком от скупого и крайне расчетливого мужа она частенько совала деньги в карманы юноши. На стипендию в двести рублей в год нелегко прожить в столичном городе. Мать знала, что деньги нужны на учебники, на бумагу, на краски… В Любцах, на Шексне, дядя Алексей, узнав о том, что его племянник поступил в Академию, остался весьма доволен и, расчувствовавшись, писал брату:

«…Я рад, что ты смирился с желанием Васятки. Так оно и быть должно. Как знать, может такое случиться дело, что из фамилии Верещагиных только он один, наш Васятка, и будет славен в народе. А нас с тобой, так же как и предков наших, никто добрым словом не вспомянет, да и за что вспоминать? Разве мы лучше других господ-бар, про которых мужики слагают насмешливые и похабные сказки? Не лучше нисколько!.. Пусть Васятка учится художеству. Желаю ему вознестись высоко. А кроме пожелания, скажу, что наследников у меня нет. Умру когда, так ты из вырученных за мое добро денег отдай часть Василию, на предмет образования и на поездки в чужие страны, ибо поучиться и там есть чему…»

В дни «освобождения»

Некоторое время Верещагин числился учеником профессора Академии Алексея Тарасовича Маркова. Преподаватель исторической живописи, Марков был чуток, внимателен и отзывчив к запросам юных художников, помогал им, радовался их первым успехам. Учение в классах живописи Академии Верещагину, привыкшему к строгой дисциплине в Морском корпусе, не, казалось обременительным. Он настойчиво занимался, копировал с гипсовых фигур, добиваясь на первых порах совершенства в штриховых рисунках. В Академии его угнетало, что именитые художники, профессора Марков, Бейдеман, фон Миллер и другие, набившие руку на религиозных и мифологических картинах, требовательно диктовали своим ученикам