Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

его острые глаза забегали в своих глубоких впадинах, словно ища спасения.

Рассказав это, подчеркнул, что «рад освобождению… теперь хоть немного успокоится жена, еще молодая и красивая женщина». И он будет скоро расстрелян.

Урядник Лопатин «Богом молит» меня выручить их и устроить при курсах. Их пять человек станичников. Все бывшие опытные писари. При нем и младший брат.

Плюму рассказал все о них, насколько они будут полезны в его канцелярии. Добрый и благородный – он немедленно же выехал в Екатеринбург и всех привез с собой. Нас теперь здесь оказалось около 15 человек офицеров, чиновников и казаков белых армий. Это было приятно. Казаки, все урядники, взяты из станиц. Одеты они были в гимнастерки, в черные шаровары с красным войсковым кантом, в папахах и в строевых овчинных шубах-кожухах. Поселили их в нашем селе Соколовка. С ними мы жили очень дружно, но все это были только «этапы». Мечта казаков – вернуться на свою Кубань. Богаевский не имел планов. Я же ждал только весны, чтобы «исчезнуть из красной России».

Крестьянские настроения «за Колчака»

– Ну, грябу иво мать… хрясть их мать, дознаютца! – вдруг говорит нам Ляксандрович поздно вечером, придя откуда-то, сев за стол и крутя цигарку.

– Чиво?.. Кто дознается? – переспрашивает его Богаевский, любитель иногда «разыграть» нашего хозяина.

– Да ани-и!.. Камунары, – коротко бросает он.

У крестьян было два класса людей, «они» – это коммунисты и вообще представители власти, и «мы» – это все православные крестьяне.

– До чиво же они не дознаются? – породолжает Богаевский.

– Да корову-то мы уже зарезали!.. И уже разобрали ее, – бросает он.

– Какую корову?.. И «как разобрали»? – допытываемся.

– Да ани, ляд им дать, вить запришаютъ христьянам резать свой скот!.. Все на учете, вот мы и чередуемся – рас в неделю, аль реже, каровку-то, чью зарежем за селом в лесу, и мясо тут жа разделим, а патом, через недельку-другуя, следушшаго христьянина… Иде карова? – спрашивает власть, а мы и говорим, – сбёгла… Хвать-мать, а мясо вже давно поели и концы в воду, – самодовольно заканчивает он.

– А никто не выдаст? – спрашиваем.

А он только резко кивнул куда-то вверх и, улыбнувшись, ответил:

– На все село тольки адин камунар, хто ж донесет?

– Ну а вот мы мы же чужие вам люди?.. Ты сам, Митрий Лександрович, так смело все рассказываешь, – шутит Богаевский.

Он посмотрел на него с улыбкой, после глубокой затяжки густо пустил дым изо рта и с улыбкой ответил:

– Вы, Владимир Микалаич, и ты, Хведар Ваныч, свои люди… ахвицеры, мы знаем, што вы ефтова ни сделаете.

Наш Митрий Ляксандрович был отзвуком крестьян своего села.

– Ну, грябу иво мать!.. Матюгами рыли могилу! – зло выкрикнул он в одно из воскресений, войдя в хату и сев за стол, чтобы покурить.

– Какую могилу?.. Кому? – спрашивает Богаевский, предчувствуя «новую историю».

– Да, камунару!.. Помёр аль сдох… Я и не знаю, как сказать. Ну и выслали нас мужиков, в Колчедан, рыть магилу яму… Да иш-шо иде?.. На самой плош-шади возли церкви… да иш-шо в Васкресенья! – запальчиво произнес он эту тираду слов с особенной злостью. – Ну, мы и рыли ее, не лопатами, а матюгами, прости Господи. Но нинадолго! Вытряхнем усе, как придет Колчак, у пух разобьем все!

И, потрясая головой, уж и не знал, как выразить всю злобу крестьян на красную власть. Я слушаю его – только радуюсь такому настроению крестьян и уже не хочу разочаровывать его, что адмирал Колчак расстрелян красными, чтобы не ослаблять «их надежды».

Начал таять снег. Наша речка в Соколовке, отделяющая село от Колчедана, сломав лед, поднялась водою. Переправа на другой берег идет только на маленьких лодках жителей. Приходилось и нам ждать оказии, чтобы идти на службу и возвращаться домой.

В один из дней вижу, как мужик отчаливает лодку от берега. Я бегу к нему и кричу:

– Дяденка-а!.. Постой!.. Перевези меня!

Мужик с черной окладистой бородой, лет под сорок, зло посмотрел на меня и прорычал:

– Много вас будет тут камунаров, – и отчалил от берега, совершенно не обращая внимания на меня.

Чтобы воздействовать, я строго кричу ему. Это помогло. Он повернул лодку, толкнул ее багром к берегу и вновь зло проговорил-прорычал:

– Ну, садись, садись, хочь одного камунара утоплю, грябу иво мать (эта фраза не считалась пошлой среди крестьян, а употреблялась как поговорка-присказка).

Я быстро вскочил в лодку, сел и спрашиваю:

– Дяденька, а откуда ты взял, што я коммунар?

Тот злыми глазами, искоса, посмотрел на меня и буркнул:

– А куртка-то?

В те годы в советской России все партийные работники носили кожаные куртки, как наглядный знак принадлежности к коммунистической партии. Мою тужурку, покроя френча, из Персии, младшего брата Георгия, мне прислали сюда из станицы, как единственную теплую вещь. Она меня и подвела. Чтобы успокоить этого мужика, говорю ему:

– Ну, так Вы ошибаетесь, дяденька… Я не коммунар, а офицер Белой армии… и живу я у Митрия Лександровича Русанова, может быть, слыхал? – перехожу на «ты».

Он поворачивается ко мне всем телом, внимательно всматривается в мои глаза, испытывая-изучая – верить мне или нет?

– Слыхал… Но толька твоя тужурка таво… Снял бы ее лучше от греха.

И в течение трехминутной переправы он так «честил» советскую власть, как и придумать трудно. И он ждал возвращения Колчака.

– Все пойдем к нему! И уж не сдадимся, – рычал он.

Я и ему не сказал, что адмирала Колчака давно нет в живых.

Полковник Богаевский. «На разведке» в Екатеринбурге

Мы с ним очень подружились. Жили как братья. Он умный, рассудительный, огорченный судьбой – ко всему относился поверхностно. Окончил Новочеркасское военное училище и вышел хорунжим в 10-й Донской казачий полк, стоявший в Замостье Привисленского края. В Варшаве окончил окружные гимнастическо-фехтовальные курсы в мирное время, но потом спортом не занимался и «жег» жизнь бесшабашного офицера, о чем и рассказывал мне. Он моего роста, сухой, худой и на гимнастических снарядах ослабел в номерах. Я стал замечать, что он подружился с писарем-урядником Иваном Голованенко и по воскресеньям куда-то отлучается с ним. Ко мне пришел старший из казаков, урядник Лопатин, и с тревогой сообщил:

– Владимир Николаевич замышляет восстание против красных. Он с Голованенко каждое воскресенье ездит в соседнее село на совещание с крестьянами, чтобы поднять восстание. Иван неумный казак, но бодрит полковника. Прошу Вас, Федор Иванович, принять меры и отговорить их обоих от этой затеи, иначе мы все погибнем здесь.

Выслушав все, веря этому очень серьезному старому служаке, я