Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Матросы с «Авроры». В селе Колчедан

Мы едем в товарном вагоне. По дороге Плюм рассказывает, что при наступлении армии генерала Юденича он с матерью и сестрой жил в Петрограде. Все ждали Юденича с нетерпением, и вдруг – отступление. Он до сих пор не может понять – что же случилось?! Юденич ведь занял уже Гатчину!.. Хотелось вернуться на родину. Все его родственники там. А родной дядя – министром в новой республике. Но его не отпускают, дорожат как спортсменом. Он на «ты» и «за руку» с самим Подвойским, главой спорта в красной России, почему и «забронирован» от разных неприятностей. В правительстве Уральского округа у него много друзей-коммунистов, которые удивляются – почему он до сих пор не в партии? Говорит он искренне, хорошим литературным языком, слегка картавя, неясно выговаривая букву «р».

– Как Вас называть надо? – спрашивает Богаевский, не любящий, как я потом убедился, разных церемоний.

– Называйте меня просто по имени – Роберт… а по службе, если придется, – товарищ начальник, – ответил он.

Но мы его всегда называли потом по имени и отчеству – Роберт Иванович.

Наш поезд двигается черепашьим шагом. Ветка кончается в Шадринске. На Колчедан пересадка на станции Синерская. Она маленькая и полна народу. Из вагонов все ввалились в единственное помещение вокзальчика – с узлами, с мешками, с чайниками. Войдя, садились на пол, ложились, ели, пили чай, ругались злостно, пели песни.

По Дону гуляет, по Дону гуляет!

По Дон-ну гул-ляет казак мал-ладо-ой!.. —

вдруг слышим мы стройное пение молодежи.

– Ого-о!.. Нас вспоминают даже и здесь, – острит Богаевский и улыбается.

Доволен и я, потому что в такой дали от Дона, несмотря на всю контрреволюционность донского казачества, парни и девки так любовно поют эту донскую песню старых времен, не боясь никого.

Недалеко от нас едят и пьют чай четыре здоровенных матроса. Они с винтовками. Едят грубо, разговаривают громко, хохочут по-лошадиному. Поели. Один из них, высокий, рыжий, затянул песню громко, нахально, по-кабацки. Публика притихла и слушает. А он, окрыленный этим, еще больше заржал в своей похабной песне, с размахами рук и хулиганскими телодвижениями. Хозяин буфета подходит и говорит ему, что в вокзале так громко петь не разрешается, здесь люди ждут поезда, отдыхают и им может быть это неприятно.

– Што-о?.. Нельзя пе-еть?.. Нам… матрос-сам?!. Да мы-ы… да мы революцию для этава сделали, штобы дать всем свободу! И вот – нельзя петь? – вскочив со стула, возмущенно выпалил он это.

Все молчат и слушают этот диалог, а мы с Богаевским слушаем с любопытством, гадая – чем все это закончится? Наш Роберт Иванович молчит.

– А ты хто такой?.. Я хочу и буду петь! – рычит рыжий матрос.

– Тогда, товарищ, я должен заявить в станционную Чеку, – скромно отвечает ему буфетчик.

– Иди… заявляй!.. А мы никаво ни боимся. Мы балтийские матросы. Мы были на самой «Авроре»! – рубит рыжий.

– Тогда не обижайтесь, я пойду, – вежливо отвечает буфетчик и ушел.

Минут через пять приходит начальник Чеки в подбористой шинели, при револьвере, в шлеме со звездой. Он заговорил с матросом также вежливо, сказав, что буфетчик прав… вокзал служит для отдыха людей, ожидающих поезда.

– Мы балтийские матрос-сы… мы с «Авроры»… едем к себе в отпуск… и нельзя петь песни, када хочешь? – начал вызывающе все тот же рыжий матрос-детина.

Но начальник опять его остановил и сказал, что «революция окончилась, теперь идет строительство… и надо считаться со всеми гражданами, и вообще – он запрещает хулиганить здесь, и, если они его не послушаются, он их обезоружит и отправит для разбора дела в Чека.

Услышав это, матросы сразу же присмирели. Рыжий еще что-то крутил головой, но товарищи его успокоили, обещав начальнику Чеки больше этого не повторить.

Начальник ушел. В зале стало сразу тихо. Матросы также тихо заговорили между собой, явно оплеванные перед всеми.

– Сволочи… привыкли своевольничать, много их перебили мы на фронте… и еще вот остались… но, кажется, и им конец настал, – тихо говорит мне Богаевский.

Роберт Иванович улыбается, слыша слова Богаевского, и очень рад, что этих нахалов остановили.

Мы в Колчедане. Это очень большое и богатое волостное село. В центре – большая кирпичная школа. Напротив – женский монастырь с широким двором, в котором прочные деревянные постройки. Все в монастыре сделано добротно, продуманно, богато и по-хозяйски. В монастыре и помещались Уральские окружные спортивные курсы допризывников.

Начальник курсов Плюм на второй день, собрав всех инструкторов и строевых начальников, представил нас как «инструкторов спорта», пояснив, что оба «полковники Белой армии». Услышав это, все крепко жали руки, глядя нам прямо в глаза, кроме двух-трех человек, пожавших руки молча. То были коммунисты, ротные командиры из унтер-офицеров. Кроме Плюма, все инструкторы и курсанты жили по крестьянским хатам в Колчедане и в ближайших селах, в 2–3 верстах. Нас вселили в село Соколовка через речку на юг, у крестьянина Дмитрия Александровича Русанова. Когда нас ввели к нему в избу, он обедал с семейством.

– Вот вам квартиранты, – сказал ему наш проводник.

Хозяин безразлично посмотрел на нас, вытер рукой рот и ответил не торопясь:

– Ну, што ж, коль в избе поместимся, то валяй… спать будут на земле, а свою постелю не уступлю, – сказал, повернулся к столу и продолжал есть.

За столом сидят его рыжая жена, две дочки-невесты и мальчик лет двенадцати, умными глазами с любопытством рассматривающий нас. Изба Русанова считается одной из лучших в этом селе. Она чистая и светлая, но состоит только из одной комнаты. Сам он с женой Лушей спит на деревянной кровати, а дети – или на печке, или на каком-то ложе возле нее. Мы ободрили хозяина в своей неприхотливости: будем спать на полу, только бы он дал нам соломы и какое-нибудь рядно поверх.

Наш проводник ушел, и мы остались с глазу на глаз с хозяином. После некоторого молчания хозяин спросил нас:

– А откедава вы будете?

Ответили ему, что «издалека с юга России». Но это его не удовлетворило. Он юга не знает и продолжил:

– Есть адна Расея, а иде юх, а иде север – ета усе равно. Адна страна, – закончил он.

Его ответ нам понравился, но смотрит на нас он недружелюбно и как будто «фыркает» от неудовольствия, что вселили к нему.

– Да Вы чего? – говорит ему Богаевский. – Будто бы недовольны, что нас к Вам прислали?.. Мы ведь не сами пришли!

– Ана, канешна, а все же, грябу иво