Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

2–3 лет до того орал все время, что я совсем обалдела и жар мой усилился чуть ли не вдвое; это обстоятельство отчасти спасло почтенное семейство от того, что я не выставила их из купе, потому что благодаря повышенной температуре я была в каком-то отупелом состоянии апатии и безразличия.

Но в конце концов они извели меня; я не выдержала и заметила, что не мешало бы им подумать о покое и удобствах других пассажиров, что они не у себя дома и что не всем голосок их прелестного сына звучит райской мелодией, после чего они немного угомонили мальчишку.

Но до чего бесцеремонный народ! Я готова была, кажется, собственными руками отдуть этого несносного крикуна (и добро была бы причина, а то просто так, из капризов!), а папашу вышвырнуть за окно.

Старая еврейка, «мамэ», была маленькая, худенькая, чистенькая и деликатная старушка с кроткими глазами и доброй, ласковой улыбкой; с ней я разговорилась очень дружелюбно, но уже на станции, на которой они наконец высадились.

Говорят, поезд придет к 11 часам; выедем отсюда около 12-ти. Это будет еще очень счастливо.

31/VII. Кошелёво. В три часа ночи приехала на свою станцию. Лошадей не было, и я залегла в дамской комнате до утра.

Под утро, часов в 5, носильщик разбудил меня, говоря, что крестьянин из Рогини234 предлагает подвезти меня до Кошелёва.

Села. Мужичок оказался славный, разговорчивый. Расспрашивал про войну, рассказывал про житье своей деревни. Урожай хороший, с уборкой справляются. Я спросила, спокойно ли по деревням, не слыхать ли, чтобы где крестьяне бунтовались (все проверяю слух, дошедший в армию, а оттуда через Платона и до меня).

«Не-е, барыничка, – протянул мужичок, – у дяре́ўни тяпер зьмѝрнӑ, ску́шнӑ (в смысле грустно, конечно)! hарэлки нима́, а ўсе́ бизабразия ӑт яе́».

Крестьянин рассказывал, что у них собирают теперь по деревне мешки для армии, и спрашивал, на что они нужны. А до мешков старшина приказывал им холст жертвовать; бабы нанесли охотно, у кого что было. Потом велели уж не просто холст, а шитые из домашнего холста рубахи и портки давать для армии; «jе́та ужо за жа́лӑвання, кӑза́ли; али патом старшына запрасѝу, каб хто мо́жа, и е́та каб жэрствӑваў дӑрма́; и ўсе́ пажэрствӑвали, усе́ саhласѝлися». По тону крестьянина видно было, что жертвы неслись охотно, без принуждения, с добрым чувством самих жертвователей.

Из его деревни ушло 150 человек; 15 из них убито; у самого возницы два сына и зять на войне, а теперь и третий сын, второразрядный235, должен идти «ако́пы капа́ть; ỳсѝм палуче́нцам (= ополченцам) ка́зана на ако́пы; штоб дома тольки два работника заставались, а у каhо бо́льши – забирають. Вот мы тяпер з чатьвёртым сыном – хлопчык яще ни вялѝкий – и зустане́мся».

Тяжелым нарядом была для крестьян перевозка беженцев. В самую страдную пору. Но справились и с этим безропотно и терпеливо, никого не браня и не проклиная.

Терпелив и вынослив наш народ, но горе чувствует. И в голосе моего возницы чувствовалось это горе, большое, смутное, не его личное, но горе земли, горе народа, перед которым меркнет и растворяется свое личное, горе, которое он получил на свои плечи и несет с истинным величием возвышенного духа. Мужичок мой ни на что не жаловался, ничего и никого не осуждал. И смешон, и нелеп был всякий вопрос о бунте: ведь таковы теперь все оставшиеся по деревням!

Эта великая простота отношения к моменту тронула меня до глубины души.

О войне, в общем, знают мало. Спрашивал меня, правду ли говорят, что «Арша́ву узяли». Про то, что созвана, наконец, Дума, и не слыхал ничего. С армией переписка самая деятельная: пишут сами часто, так же часто получают и оттуда письма с самыми, по-видимому, подробными описаниями боев и своеобразным пониманием дела. Письма эти читаются всей деревней с большим интересом и являются главным источником сведений о войне; крестьянам они говорят, несомненно, больше всякой газеты, еще совсем мало распространенной и мало требуемой в наших краях; живое слово своего же односельчанина, автора письма, затемненное даже часто весьма замысловатыми выражениями, или изустная передача положения дел хорошим учителем или священником им гораздо интереснее, ближе и понятнее чуждой газеты.

А дома – все та же маленькая суета сует и всяческая суета, в которой трудно пробыть и один день, сохранив бодрое настроение и интерес к жизни…

2.VIII. Да, только дневник Никитенка да еще «Речь» (лучшая и патриотичнейшая, вместе с «Русскими ведомостями»236, из всех газет в настоящее время) подвигли меня на эти хлопоты о поездке в армию. Спасибо им за это, особенно Никитенке, который о многом меня заставил подумать и многое почувствовать.

3.VIII. Хотя несколько и поздно, но мне хотелось бы припомнить кой-что из того, о чем говорилось у Дрибинцевых на маленьком five o’clock’е237 накануне моего отъезда в Кошелёво. Там были: артиллерийский подполковник (?) Черепанов и член Государственного совета князь Н. Н. Друцкой с женой238.

Мы уже сидели за чаем, когда приехал Василий Саввич, прямо из Думы. Много интересного рассказывал он о печальной деятельности артиллерийского ведомства и Сухомлинова. Например, обнаружен такой случай, запомнившийся мне среди многих других, им рассказанных. Представители двух крупных русских металлургических заводов (один – Рузского, другой – фамилии не запомнила, двойная, иностранная, из Киева) приехали в Петроград с предложением своих услуг для изготовления снарядов на армию, поставив при этом минимальные цены, за которые можно производить подобный заказ без убытка для себя. Дело было еще в самом начале войны. На это им было отвечено в ведомстве, что, во-первых, цены, ими названные, слишком высоки, а во-вторых, что недостатка в снарядах нет. Представителям заводов ничего не оставалось, как раскланяться и удалиться к себе. Через несколько времени является к собственникам заводов какой-то еврейчик и предлагает устроить им за известное вознаграждение этот заказ, ручаясь при этом за успех своего предложения. Оба завода отказываются идти на подобную сделку. А спустя два-три месяца узнают, что заказ отдан какому-то неизвестному ничтожному заводу в Бердичеве по цене, значительно превышающей ту, которую назначили заводы Рузского и Киевский, причем Бердичевскому заводу выдан аванс чуть ли не в 1½ миллиона на оборудование его для военных нужд… Об этом было доложено в Думе с документами в руках239!

Других случаев коснулся Милюков в своей речи в комиссии. По словам Василия Саввича, он вовсе не нападал на Сухомлинова, ни в чем его открыто не