Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

другие – неосторожность высказать свои суждения, не созвучные с советской властью. Однажды, в разговоре о минувшей Второй мировой войне, молодой советский заключенный, зная, что Карпуша русский эмигрант, сказал ему: «Что же вы думаете, выиграли бы мы войну, если бы не пообещали народу распустить колхозы и открыть церкви да если бы не помогла бы нам Америка машинами и продуктами питания? Одними погонами да орденами, что на нас надели, многое не сделаешь!»

Так живя и работая в этом Приполярном крае, через семь лет заключенные узнали, что железная дорога, протяжением в 700 километров через тайгу, от станции Тайшет через Братск и далее на северо-восток до большой реки Лены, закончена. Но сколько полегло здесь русских и японцев при постройке этого пути – знают только тайга да советская власть, но они молчат.

И вот настал долгожданный день, когда Захарову сказали идти в контору лагеря оформляться на освобождение. Десять лет тому назад, когда его на Урале утешал какой-то заключенный тем, что только первые десять лет трудны, а потом привыкнешь к этой жизни, – тогда это казалось ему совершенно невозможным, а теперь он убедился, что эти десять лет он все-таки физически смог выдержать, но привыкнуть к такой жизни он не смог и не старался. Тогда ему казалось, что если и настанет для него день освобождения, то этот день будет каким-то особенным, необычным, с ярко светящим, по-иному, солнцем. Но в действительности оказалось это много проще.

Безучастным тоном надзиратель сказал Захарову идти в контору, так же, как обычно говорили заключенным идти с вещами на очередной этап. Жизнь в лагере продолжала идти своим прежним порядком, но в сердце Карпа уже вспыхнула радость бытия. Хотя будущее еще было в полном тумане неизвестности, но, какое бы оно ни было, все же хотелось верить, что будет лучше настоящего.

Надзиратель вывел группу освобожденных за ворота лагеря, в которой был Захаров и еще один эмигрант из Парижа, Дмитрий Сергеевич Нестеров, указал на двухэтажный вдали дом и сказал: «Идите туда и там получите дальнейшее направление», а сам ушел обратно в лагерь. Оставшись без обычного конвоя, сопровождавшего в течение десяти лет каждый шаг заключенного, никто сначала не решался двинуться к указанному дому, настолько для всех это было необычно – после десяти лет каторги стать вновь, как и раньше, до лагеря, свободным человеком.

Потоптавшись на месте, стали говорить друг другу: «Ну что, пошли, что ли?» Здесь Захаров получил справку о том, что он отбыл 10 лет советских каторжных лагерей по 58-й статье с перечислением пунктов, а также ему выдали направление к месту его принудительной высылки, на 5 лет, в красноярский Край, в Хакасскую область, в местечко Шира.

В октябре 1956 года Захаров прибыл к месту своего назначения. В местечке Шира плохо было с квартирами, как вообще везде, и начальство устроило его жить в «Заготзерно» (элеватор), при его пожарном отделении, с условием, что за это он должен был в пожарке топить печь. Вскоре Карпуша перезнакомился со всеми молодыми пожарными. Они знали, что он из эмигрантов и что освободился из лагеря, но никто никогда не спросил его, за что он отбывал каторгу. Таков порядок в Сибири.

За долгие зимние вечера Карпуша многое узнал от них для него интересного. Один из них рассказывал, что его мать еще до революции служила прислугой у местного золотопромышленника Иваницкого, прииск которого от местечка Шира отстоял километрах в шестидесяти, в отрогах Восточных Саян. Когда пришла революция, то Иваницкие уехали за границу. Их прииск национализировали, назвав его «Коммунаром», и стали разрабатывать в большем масштабе. Иваницкие, прожив за границей свой капитал, договорились якобы через какой-то заграничный банк с советами, что они укажут, где ими зарыто золото, в одном месте 100 кг, а в другом – 150 кг, с условием, что какая-то часть достанется им. Приезжала жена Иваницкого, в дорогих мехах, в Шира и ездила в бывший свой золотой прииск. Указала место клада, где, действительно, нашли 100 кг золота, а другие 150 кг найти не смогли. Однако золото, оказывается, дороже всяких политических убеждений и, как известно, запаха не имеет.

На первое время у Захарова были небольшие им заработанные в лагере деньги, но они стали быстро подходить к концу. Он пытался наняться пилить дрова или ухаживать за лошадьми, но как только дело доходило до бумаг и узнавали из них, что он – освобожденный лагерник, по 58-й статье, политический, то везде в советских учреждениях оказывались места уже занятыми.

И вот, живя в «Заготзерне», где на дворе лежали кучи зерна, под открытым небом, осенью поливаемые дождями, а зимой засыпаемые снегом, будучи голодным и не имея права взять из этих промокших куч горсти зерна, о чем его предупреждали доброжелатели еще вначале, иначе сейчас же пришьют статью за расхищение социалистического имущества, Захаров, как и все, ходил по рассыпанному по всему огромному двору зерну, оставаясь голодным.

Вот тогда-то и вспомнил он фразу старика, сказанную сорок лет тому назад, еще в начале революции, в 1917 году, когда он жил в станице, у своей тетушки, и над этими сказанными стариком словами, будучи тогда молодым, он в душе посмеялся, не поверив: «Будет время, когда вы будете ходить по хлебу, а есть его не будете». Но теперь уже эти буквально оправдавшиеся слова у него больше не вызывали смеха при виде перед собой печальной действительности.

В этом «Заготзерне» процветал дремучий бюрократизм и бесхозяйственность, и директоров меняли здесь часто. Как только начиналась уборочная кампания хлебов, мобилизовались все машины на вывозку хлеба из колхозов. Дороги, как известно, грунтовые и мало приспособленные для автомобилей. Зерно в колхозах насыпается прямо в кузов автомобиля, как песок, до краев-бортов, так как нет ни мешков, ни брезентов, и везется с возможной и невозможной скоростью, преследуя цель: выполнить и перевыполнить заданное соревнование по вывозке хлеба. Так как зерно «наше», то на него мало кто обращает внимание, и поэтому на дорогах его много теряют. В «Заготзерне» берут сначала пробу, а потом зерно идет на просушку в машины, если таковые есть и если они исправны, а затем ссыпается в амбары, которых тоже не хватает. Тогда, в таком случае, зерно ссыпается прямо на землю, посреди двора, в большие кучи. По ним ходят, дождь его мочит, и никому нет никакого до этого дела, оно – «наше».

Карпуше приходилось наблюдать, что хлеб еще возили зимой, из «глубинок», – отдаленных колхозов, когда шел снег, мешая его со снегом. При погрузке