Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

– Вы с мамой, живя на её труд, поступаете неблагородно. В школе вы не учились из-за заиканья. Хорошо. Сдали экзамены. Но с тех пор сели на шею двум рабочим старухам – и погоняете. Нет, погоняете: едите их еду, носите их одежду. Ещё покупаете книги на их бедные денежки!.. Вы – лентяй. Вы – должник безответственный… У мамы опять был сердечный припадок – и вы не ударяете пальцем о палец, чтобы приносить домой деньги! Если мама умрёт – кто даст вам хоть пять рублей на ваше барство, кому вы нужны?

Женя слушал, сжимая губы и морща лоб, – и поступил на курсы корректоров. Он их кончил, стал корректором и стал носить матери триста рублей в месяц.

Устав от её воспитательной деятельности, он отмалчивался, остывал. И однажды:

– Конечно, я по-прежнему полон к тебе, то есть к вам, то есть к тебе – интересу и уважения, но… то чувство – прошло! Я уже не имею – любви! – он заикался.

Это было при Серёже. Должно быть, сказал – грубее, потому что – сын не смолчал:

– Вы мне, Женя, всегда были чужды – но такого я от вас не ждал! Разве так говорят с – женщиной! И – с такой, как моя мать?!

Ника стояла молча, с улыбкой. Ей было горько и стыдно за такую долгую измену сыну, за превозношенье над ним, его, может быть, тяжкой, но благородной природой Глеба – Жени. Жени, может быть, и гениального, но дефективного не в заиканьи, в чём-то душевном, в холоде – под теплом обаянья, которому она так поддалась… Но она не порвала с ним, они виделись. Всё реже.

Глава 3

Ещё испытание

В Большом зале Московской консерватории Ягья эфенди играл на скрипке знакомые Нике мелодии, и Ника погружалась в прошедшее, когда слышала его в татарской деревне Ортай, в крымской степи, где миражи… Семь лет назад. Он давно утерял её след и не знал, что она сидит в зале. Но, слушая его музыку, она думала не о нём.

Светлые глаза с тяжёлыми веками, измождённое худое лицо. Доктор P-в, Пётр Михайлович!

В начале войны 1914 года в его лечебнице лежала мать первого её мужа. Доктор отговаривал пациентку от операции язвы, брался лечить. Ника навещала её. Она уже рассталась с её сыном, Глебом, но мать его любила Нику и не упрекала её. Нику поразило сходство доктора с братом мужа, старшим сыном больной. Мать видит своих детей – иначе. Тот же взгляд светлых глаз, и тяжёлые веки, и грассирующее «р». Сердце сжалось: братья, Глеб и брат его, были похожи, за это сходство она почти полюбила старшего его брата… На них был похож Пётр Михайлович! Разве сходство взгляда может быть – внешним? Говоря с ним о болезни свекрови, она не сводила с него глаз. И когда, предчувствуя, что улыбка будет тоже похожа, она улыбку увидела, в ней узнала их печаль, их грацию отступания в какую-то свою, им одним ведомую тень, – ей показалось, что это ещё один брат их встал на её пути. И он хотел спасти их мать от опасной операции. Ею не узнанный сын!

Странное чувство потрясло её: «Я бы могла любить этого человека». Но беседа кончалась. Мать мужа не послушала совета, не узнала в нём самого старшего сына, дала другому врачу убедить себя в нужности операции – и умерла после операции, той же весной, в больнице доктора Герцена, на Никитской.

…Годы спустя Ника пришла, в смятении, к доктору Р-ву, беременная от второго мужа, любя его и не желая терять его ребёнка, она была обречена видными хирургами на операцию, дитя у неё отнимавшую. Осмотрев её, доктор P-в отверг диагноз врачей, спас и её, и сына. И снова – в этом свидании с ним она испытала то же странное чувство, оно называлось всё так же: «Я бы могла любить этого человека». Эта мечта подспудно прошла через весь её второй брак. Затем умерли по ошибке врачей её второй муж и второй ребёнок. Был 1917 год.

Её второй муж, друг ей и отец, умер на руках знаменитых московских врачей, отказавшихся делать ему операцию аппендицита: «Через три дня будет здоров». А он через девять дней погиб в муках: гной прорвался в брюшину. Ника была вне себя. Дети, брошенные на друзей, были в Крыму. Она металась от кладбища к железной дороге – не быть отрезанной от них начавшейся Гражданской войной. В эти дни заболела её старший друг, как бы мать ей, – тоже аппендицитом. Больная не соглашалась ехать к врачу, в горе – на войне пропал её муж, и ей было всё равно… Но Ника не могла потерять её! Она бросилась к доктору Р-ву. Поймёт ли Пётр Михайлович необычную просьбу? Она не могла остаться с больной из-за детей: задержка могла оторвать их от неё на годы. А солдаты, царские, не в силах воевать без оружия, бежали с фронта, в поездах творилось ужасное.

– Поймите меня! Выслушайте! Обещайте! Я оставлю вам телефон и адрес больной. И если она завтра не позвонит вам – поезжайте к ней без предупреждения, – да, лучше не позвонив, потому что если вы позвоните… Я – с могилы мужа, он умер от аппендицита, из-за врачебной ошибки, я верю только вам из врачей! Вы спасёте её. Обещайте мне! И я смогу ехать к детям…

Этот бред выслушав, удивлённо, но добро, – он обещал. Спросил фамилию её второго мужа – эту фамилию он знает. У него есть пациент…

Она уехала. Больной стало лучше, доктору не пришлось к ней ехать. Но вскоре Ника получила от неё письмо, в нём странно вплеталось ещё раз в её жизнь – имя Петра Михайловича: «Первый, кто сразу после Вашего выхода из кабинета доктора – в него вошёл, был брат Вашего мужа. Мне это рассказала знакомая, сидевшая в приёмной доктора. Я уже говорила Вам, что гордиться перед его родными, не просить помощи Вы имеете право – только за себя. Но у Вас его сын! И права не обратиться за помощью ему у Вас нет. Может быть, это судьба, что доктор встретил своего пациента словами: „А у меня только что была жена Вашего умершего брата“. – „Жена? Какая жена?“ – Дверь захлопнулась, и слышавшая эти слова больше ничего не услышала»… Ника прочла. Сердце билось.