Олег Иконников - Большая Медведица

Неслышно работала камера, мотал пленку магнитофон Кунникова, стягивая тяжелый камень с сознания арестованного, кружил за окном снег, застилая серый асфальт белым покрывалом.

Эту ночь, выжатая душа Святого спала крепко, зато не спал Агей. Мокрый от пота и снега, набившегося в полусапожки и за воротник куртки, он с Пингвином разгребал камни, под которыми лежал труп Пестуна.

— На, Леха, фонарик, свети сюда. — Андрюха одел верхонки и стал разгребать не сгоревший уголь. — Жег его кто-то, что ли?

— Может Ветерок?

— Да, наверное, сказал бы мне. Держи мешок — он начал складывать в него полуобгоревшую одежду и кости убитого. — Кажется все. Я устал. Леха, давай посвечу, а ты забросай всю эту бяку снежком и камнями заложи, как было.

Небо уже серело, когда подельники взобрались на крутой порог отвала.

— Раскидывай, Пингвин, кости в разные стороны.

— Подожди, Андрюха, я запарился с этим мешком, вроде скелет один, а тяжелый.

Весь следующий день Святой давал показания и ночью, когда устало опустив голову на колени, смолил одну за одной сигареты, Агей с Лехой, по уши залепленные снегом, нашли место убийства Лисицына. С отвала прямо на захоронение сполз огромный валун. Час разгребали подельники породу, пока докопались до трупа. От тошнотворного запаха мертвечины Пингвин блеванул.

— Какой ты нежный, хватит блевантином заниматься, или помогай булыган с Лисы столкнуть.

— Иди, Андрюха, иди. — его опять вывернуло.

Камень с трупа так и не спихнули. Леха, зажмурив глаза, держал мешок и дышал ртом. Агей монтировкой дробил на куски скелет и складывал кости в мешок.

— Пингвин, ты не умри урод, от страха, а то этого я унесу, а тебя под эти камушки зарою. Холодно наверное тебе лежать будет. А, Леха?

— Завязывай, Андрюха, и так тошно, — хватанул он носом воздуха и скорчился в приступе рыготины.

— Ты что в натуре, у тебя носки сильнее воняют, как мать только стирает их тебе.

Куски одежды, который Агей не смог выковырять из-под каменюги, обильно полил бензином и поджег. Под утро труп Силицына разбросали по отвалам.

Разморенный горячей ванной Андрюха пил шампанское, на софе, разметав руки, сопел Пингвин, а в карьер въехали читинские оперы. Минут тридцать «УАЗ-452» кружил по целику.

— Кажется здесь, — узнал Святой место, где убили Пестунова.

— Тормози, — приказал Грознов водителю и стал расчехлять видеокамеру.

Кунников проверил, как пишет портативный магнитофон.

— Я готов, застегнитесь, девчонки, на улице ветерок, — обратился он к понятым.

Кладников с Вьяловым передернули затворы пистолетов, посылая патроны в стволы.

— Готовы? — посмотрел на всех Грознов. — Пошли.

Олег, пристегнутый наручником к Ушатову, свел всех в ложбинку.

— Под этой кучей должен быть труп Пестуна.

Оперы откидывали камни.

— Недавно тут кто-то рылся, истоптано все кругом — вытер потный лоб Кадников.

В куче пепла нашли обгоревшую спортивную шапочку и кисть правой руки.

— Олег Борисович, тела Пестунова нет, пояснить по этому поводу что-нибудь можете? — согревал руками магнитофон следователь.

— Нет, Игорь Валентинович, но это не моя работа.

Подъехали к захоронения Лисицина, даже из машины было видно, что и тут все перевернуто.

— Да-да, дела, — переглянулся с оперативниками Грознов, — неужели опоздали и сюда. Ну, пошли.

Кроме остатков сгоревшей одежды и здесь обнаружили кости левой руки, куда подевался труп, Святой не знал.

— Почему, Олег, убили Лисицына?

— Не помню, гражданин следователь, — он не врал, — просто показываю, где это случилось. Надеюсь, следствие во всем разберется. Ведь я не маньяк, не хватал на улицах людей, чтобы совершить убийство ради убийства, а причины обязательно были, и думаю веские, раз задушили человека.

Возвращаясь в Читу, он показал место, где застрелил узбека. Трупа под камнями не было, его еще весной при помощи Гурана поднял Грознов. Уже в темноте, ослепленный фарами «УАЗика», Святой стоял на месте убийства милиционера и вспоминал, как все это было.

Сутки его не тревожили, давая отдохнуть и собраться с мыслями. Следующие пять дней с утра до позднего вечера он давал показания.

Восемнадцатого ноября наступила депрессия.

— Все, Игорь Валентинович, больше не могу, дай передохнуть.

Тот тоже дико устал, выключил магнитофон и опустил голову на сложенные на столе руки. «Наверное хорошо все таки, что я не женат». Святой кашлянул и глазами кивнул следователю на мотающую видеокамеру. Игорь встал, отодвинул ногой стул, на котором сидел и загасил «Соньку».

— Олег, месяц повялишься, хватит? Извини, но больше месяца я тебе дать не могу.

— Спасибо, Игорь Валентинович. Куда меня теперь?

— Назад, в Хабаровск.

— С Эдькой дай встретиться.

— Я понимаю тебя, но брат твой родной, но не получится, закон есть закон.

Морозной ночью этого же дня Грознов увез Олега в аэропорт, сопровождали его снова Ушатов, Краев и Шульгин. С вислыми крыльями «ТУшка» пустовала и они, не торопясь, заняли места в стылом чреве самолета.

— Прощаться не будем, еще увидимся, держись, Олега.

— До свидания, Сергей Николаевич, спасибо тебе за все.

— Ну, надеюсь все нормально у тебя?

— Да нормально, нормально, — ответил за него Григорьевич, — отвяжись ты от человека, он уже прикидывает с чего книгу начинать.

— Какую книгу?

— Как она называется? — пихнул Олега локтем в бок Ушатов.

Ни о какой книге, конечно, и мыслей не существовало, но Святой поддержал Григорьевича.

— «Большая медведица».

Эдька «парился» в карцере, никого к нему не подсаживали. Слепого, после того, как у него кончились выписанные сутки, подняли на корпус, а вот Эдика не шевелили и месяц он уже ни с кем не общался. Да и желания особого видеть кого-нибудь, или слышать не было. И когда его выкрикнули на этап, он равнодушно покидал в сумку незамысловатые арестантские пожитки и пнул в решетку.

— Собрался.

На продоле Эдьку заковали в «браслеты» и повели в дежурку, где дымили дешевыми сигаретами РУОПовцы. Некурящий Вьялов от своих подчиненных держался в сторонке.

— Здорово, Эдик.

— Здравствуй, Александр Васильевич.

— Что такой смурной?

— Да настоебенило все, если побегу, шмальни мне в башку, чтоб не мучился.

— Ты прекращай ерундой маяться. Тебе еще жить да жить. Рано на себе крест ставить.

— Куда вы меня, в Улан-Удэ?

— В Читу пока, а там видно будет.

Час лета Эдик проспал в мягком кресле «ТУ-134». В аэропорту их встречали Кладников и, только возвратившийся из Хабаровска, Ушатов.