Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Существует мнение, будто кумиром Иоффе был Маркс. Думаю, что это дань социальной мимикрии. Его кумиром, скорее всего, был Лев Троцкий. Узнал от Иоффе, что он, будучи ребенком, слушал выступление Троцкого на собрании или митинге на узловой станции Синельниково под Харьковом, видимо, не позднее 1926 г., поскольку вскоре публичные выступления Троцкого были запрещены. Иоффе был тогда ребенком (он родился в январе 1920 г.) и едва ли понимал смысл происходящего. Но он запомнил на всю жизнь энтузиазм, с которым Троцкого встретили, и зажигательность его речи.

Второй эпизод относится к препровождению Троцкого на Север, где он должен был отбывать ссылку. Троцкий, не имея теплой одежды, стойко переносил лютый мороз в пальтишке, открытом всем ветрам. Эту историю школьник Иоффе услышал от своего учителя, который, судя по всему, был троцкистом.

Третий эпизод связан с внутрипартийной борьбой. На одном из партийных форумов против Троцкого выпустили Лазаря Кагановича (Иоффе его не переносил), которого Троцкий разделал под орех. «Вы, конечно, понимаете, – добавил Иоффе, – что по сравнению с Троцким Каганович был ничтожеством». С этим можно согласиться. Роднило их то, что оба они – и Троцкий, и Каганович – были преступниками.

Весьма любопытна метаморфоза, которую взгляды Иоффе претерпели по вопросам собственности. В работах о правоотношении 40-х годов (диссертации 1947 года и монографии 1949 года) он исходя из того, что право всегда является правом на чужие, а не на свои собственные действия, что право на свои действия, как и на собственную личность, вообще нельзя иметь, полагал, будто собственность с общественной точки зрения важна не потому, что она используется, а потому, что к ней вопреки воле собственника никто не смеет прикасаться. Иными словами, он не усматривал в праве собственности положительного содержания. Справедливости ради надо отметить, что на этих позициях Иоффе продержался недолго.

Уже в 50-х годах он, по-видимому, понял, что перегнул палку, и занялся поисками положительного содержания собственности и права собственности.

Напомним, что в то время в центре внимания не только юридической, но, пожалуй, и всей общественной науки находился вопрос о соотношении собственности и присвоения. Этого искуса не избежал и Иоффе. Задавшись целью дать определение собственности как экономической категории, он произвел немудреную хирургическую операцию. Взяв за основу определение производства, данное Марксом во «Введении к критике политической экономии», он заменил в этом определении слово «производство» на слово «собственность» – и определение собственности было готово: «Собственность – это присвоение индивидом предметов природы внутри и посредством определенной общественной формы».

Сочтя свою задачу в отношении собственности как экономической категории выполненной, Иоффе приступил к решению другой: как право собственности юридически опосредует экономические отношения собственности – непосредственно или прибегая для этого к помощи других правовых институтов. И здесь он поступил предельно просто: право собственности опосредует экономические отношения собственности в тех пределах, в каких они выступают как отношения присвоения.

В обоих подходах ключевой для автора оказалась категория присвоения. После этого мы вправе были ожидать, что автор попытается раскрыть содержание категории присвоения. А вот этого как раз и не произошло. В результате вместо уравнения с одним неизвестным «собственность» мы получили уравнение с двумя неизвестными. Таковыми стали и собственность, и присвоение. Отвечая в свое время на этот упрек, Иоффе приводил достаточно плоский аргумент – подобно тому как геометры не определяют, что такое точка, так и юристы, оперируя понятием «присвоение», могут не определять содержание этого понятия. Но разве «присвоение» относится к числу понятий, которые лежат на поверхности и не нуждаются в раскрытии их содержания?[119]

В опровержение этого взгляда можно сослаться хотя бы на то, что А. В. Венедиктов, уделивший категории «присвоение» особое внимание, насчитал, что Маркс употреблял это понятие по крайней мере в трех значениях. Споры вокруг присвоения, причем не только среди юристов, не затихают и по сию пору. Для Иоффе же вопрос решился как нельзя просто: оперировать понятием присвоения можно, а вот раскрывать его содержание не нужно[120].

Далеко не все благополучно в работах Иоффе обстоит и с такой истматовской категорией, как производственные отношения, – не берусь судить, признавал ли он впоследствии ее наличие или нет.

Напомним, что в обществоведческой марксистской литературе наиболее широко была распространена трактовка производственных отношений как отношений, не зависящих от воли и сознания людей, как предпосылки и результата деятельности людей, направленной на поддержание их существования. Но если производственные отношения от воли и сознания людей не зависят, то предметом правового регулирования они не могут быть. Отсюда судорожные поиски отношений, складывающихся по воле людей, отношений, способных реагировать на воздействие права, а потому могущих выступать в качестве предмета правового регулирования. В качестве таковых многие учение называли и называют имущественные отношения, трактуя их как конкретную волевую форму производственных отношений. В пределах настоящего очерка нет необходимости во всех подробностях воспроизводить дискуссию по этому вопросу, в том числе и собственные суждения на сей счет[121].

Посмотрим, какие позиции в этой дискуссии занимал Иоффе. Насколько можно судить, они не раз претерпевали изменения. Поначалу Иоффе над этим не задумывался. Затем пришел к выводу о существовании имущественных отношений не только производственного, но и непроизводственного характера. Вскорости, однако, он от этой точки зрения отказался и стал отождествлять имущественные и производственные отношения. Наконец, в последних известных мне работах, по существу, присоединился к взглядам тех (в первую очередь С. Н. Братуся), кто рассматривал имущественные отношения как волевую форму производственных отношений. Таким образом, и по этому вопросу декорации на сцене менялись не один раз.

Отход же Иоффе от негативного определения содержания права собственности через содержание противостоящей праву обязанности ознаменован тем, что он вновь привлек на службу старушку триаду, пристегнув к ней такие признаки, как осуществление собственником триады правомочий своей властью и в своем интересе. Такой подход далеко не оригинален. В принципе он возражений не вызывает[122]. Правда, поскольку указанные признаки на легальном уровне возведены теперь в ранг общих признаков, присущих всем гражданским правам (см. абз. 1 п. 2 ст. 1 ГК РФ), возникает вопрос: есть ли смысл дублировать их применительно к праву собственности и не правы ли те, кто считал и считает, что триады правомочий для раскрытия содержания права собственности вполне достаточно?

Впрочем, от такого «дубля» не отказывается и сам законодатель (по крайней мере, в отношении «своей воли» и «своего усмотрения» – ср. абз. 1. п. 2 ст. 1 и п. 2 ст. 209