Непокоренные. Война и судьбы - Юрий Иванович Хоба

По его словам, кошка двигалась вдоль улицы и все время поворачивала вбок голову. Словно общалась с кем-то, росточком чуть повыше ее. Однако рядом Ванька никого не заметил.

А самое странное произошло чуть позже. Кошка бесследно растворилась в дождливой ночи после того, как ступила на освещенный фонарем перекресток.

Тюлюлюю, разумеется, никто не поверил. Мало ли что может почудиться мужику, который продолжает утверждать, что однажды его избила кочерга.

Ну а если серьезно, то никому еще не удавалось увидеть мертвой ушедшую из дома кошку. Возможно, все они, так же, как и Муся, растворяются в воздухе сырой ночи.

И уж, конечно, никто не знает, куда деваются оставшиеся без крыши над головой домовенки прифронтовой зоны.

И только дождь запомнит их в лицо

За время войны дубрава сделалась похожей на обгрызенный полевками и поэтому выброшенный брезгливой рукой в осеннюю грязь ржаной каравай. Главный ее страж — егерь — залечивал подпорченные осколками ягодицы, а трехдюймовые шипы посаженной по периметру гледичьей оказались бессильны перед прожорливым человеческим стадом.

Едва только сиверко отслужил панихиду по замерзшим сентябринкам, как жители села Лампачи потянулись сквозь прорехи в колючей изгороди. Мужики побогаче несли веселенькой расцветки «Хускварны», победнее — бесценное наследие прадедов — двуручные пилы, вдовы — ножовки с утратившими боевой оскал зубьями.

Причем инструмент для заготовки дровишек старухи прикрывали полами плюшевых кацавеек, желая таким образом отгородиться от нахрапистого племени самовольных порубщиков. А все потому, что бабки были единственными, кто помнил, как за околицей вылупились похожие на зеленых мотыльков деревца. Кое-кто из них, растапливая печурку подсушенным корьем, возможно, даже всплакнул по ушедшей молодости и убиваемой дубраве.

Но пришла напасть, которую не ждали. В дубраве объявились новые хозяева — четверо солдат. Притянули вагончик, залепили прорехи в гледичьей спиралью Бруно, а сам периметр обставили штырями с буквой «М» на железных косынках. Точно такой, как на дощатом строеньице за бывшей колхозной конторой.

Однако в дубраве точно не туалет. Проверено. Двое ходивших в разведку дедов, один — постарше, второй — помоложе, вернулись без пилы и с поврежденными физиономиями.

— Там, у них, — доложил землякам дед постарше, — сущий зверюга завелся. С виду — зеркальный шкаф. Только в солдатском прикиде. Сказал, пилу вернет только после того, как откупной магарыч выставим. А на прощание по пендалю выдал.

— Сопли-то кровавые откуда? — полюбопытствовали из толпы.

— Мы того, сопатками пни, которые по дороге оказались, пересчитали, — объяснил дед помоложе.

— Выходит, теперь зимой замерзать придется? — опечалились землепашцы. — Кизяков-то нету…

— Не совсем поворот от ворот. Зеркальный шкаф велел передать обществу, что пропускать все-таки будут. При наличии порубочного билета.

— Так где же его взять, этот билет? Егерь зеленкой задницу в тылу мажет, контора лесничества теперь по ту сторону фронта.

— Дослушайте до конца, — рассердился дед постарше, — потом гомонить будете… Шкаф, он, видать, за главного, разъяснил, что билет можно заменить натурой. Одно дерево — две бутылки. С закусью.

Выслушав приговор, народ потянулся в разные стороны. Мужики побогаче — в «Сельпо», которые победнее — домой, чтобы обревизовать запасец самогонки, а деды отправились за колхозную контору, где на перекошенной двери дощатого строеньица раскачивались сквозняки.

— Смердеть дровишки будут, — сказал дед помоложе, сокрушая качель сырых сквозняков. — Однако согреют.

— Снаружи, — добавил дед постарше и помудрее. — А изнутри жару поддаст сэкономленная самогонка.

Ходившие в разведку ветераны трудового фронта малость ошиблись. Старшим был сержант Тарасик с глазами цвета ромашковых сердечек, он же — в довоенном прошлом мастер леса и куратор бригады дровосеков, в которой, помимо «Зеркального шкафа», числились еще двое. Старавшийся казаться выше своих полутора метров Витя Кабачок и цыганковатого обличья Куприян Железняк.

Первый особых примет не имеет. Точно так не имеет их серенький дым, которым поплевывается в хмурое небо костерок. А чтобы хоть как-то исправить допущенную природой несправедливость, Витя попытался переиначить фамилию на заграничный лад. Однако был жестоко высмеян «Зеркальным шкафом»:

— Дед — Кабачок, батька тоже овощ, а оно, видите ли, Кабачек…

Зато Железняк — уши врастопырку, усы подковой. Правда, разглядеть можно лишь в том случае, когда их владелец отмалчивается. А если заговорит, тут уже не до особых примет. Как говорят в таких случаях, дай, Боже, сил, чтобы воздержаться от смеха.

Разумеется, грешно потешаться над изъянами ближнего. Но что делать, коль природа наделила человека чудовищной картавостью, труднопроизносимым именем, а потом определила на срочную службу в триста тридцать третью артиллерийскую бригаду? Да и в жены досталась уроженка славного города Крыжополя.

«Зеркальный шкаф» в приметах не нуждается. Зачем они тезке грозного князя Ярополка, у которого на всю грудину наколка — вождь мирового пролетариата, указывающий ладошкой дорогу в зону отдыха?

По крайней мере, так поняла собравшаяся устроить пирушку под сенью сосен-крымчанок развеселая компания. Впрочем, обо всем по порядку.

Однажды на лесосеку, а дело было до войны и в полутысяче километров от Лампачей, где ударно трудились носитель овощной фамилии, Куприян и Ярополк, заявился мастер Тарасик. Выглядел он так, словно ему капнул на маковку пролетавший мимо грач.

— Жена борщ пересолила? — поинтересовался Кабачок. — Или теща приезжает?

— Хуже, — пожаловался Тарасик. — Народ в бору собрался шашлыки жарить. Душ десять мужиков и пяток телок. Похоже, крутые из города. Я толкую, что костры дозволено разводить только в зоне отдыха, а они хохочут: «Проваливай, лесник, пока на вертел не нанизали».

— Вертел, говоришь? — переспросил Ярополк, размазывая по лысине вождя опившуюся крови комариху. — У, тварь… Это я о насекомом. Ладно, парни, перекурите, а я взгляну на эту крутизну, — подхватил топор и скрылся в зарослях бересклета.

Занятная получилась сценка. Похлеще той, с которой написана картина «Не ждали». Ее потом во всех деталях обрисовал бегавший посмотреть на представление Кабачок:

— Охренеть можно, — рассказывал, давясь смехом, полутораметровый отпрыск овощной династии. — Приезжие вначале на Ярополка ноль внимания. Видно, крутизна в золотых ошейниках слишком увлеклась. Кто бутылки открывает, кто телок за причинные места лапает… Но как только заметили, запашком подозрительным потянуло.

Кабачок, конечно, приврал. Однако массовый нежданчик — вполне закономерная реакция чужаков на появление жутковатого вида двухметрового молодца, который опирался то ли на топорище, то ли на рукоятку обоюдоострого меча.

— Кто брата Тарасика грозился на вертел насадить? — протрубил молодец. — В последний раз интересуюсь… Ах, вы дико извиняетесь и готовы взять собственные слова взад? Что ж, великодушно разрешаю… Могу даже подсказать, в какой стороне находится зона отдыха. Но после того, как компенсируете причиненный брату Тарасику моральный ущерб… Нет, от коньяка у него изжога. А вот пара бутылок водки