И море, и Гомер – всё движется любовью… - Евгений Михайлович Голубовский

и нынешнюю, которую уже никак не называют, разве что по цветам предлагают определяться: бело-голубые, оранжевые, а тут тебе и красно-черные, и желто-голубые и белые настолько, что ищешь рядом коричневых.

Я бы и сам сказал, что нельзя.

Никакая самая разбританская энциклопедия нашего многоголосья и многоцветья не выдержит. И ошибся бы, так как всё про нашу эпоху рассказано в книге Михаила Жванецкого «Тщательнее».

Признаюсь, я прочитал её уже несколько раз, она небольшого формата, каких-то 446 страниц, и тексты в ней подобраны миниатюрные, такие, что без очков кажутся стихами, а в очках – афоризмами. Читать её можно с первой страницы до последней, и с последней – до первой, будто написана она одновременно на русском и на иврите.

И, что удивительно, понимаешь не только слова, но и смыслы, а, верней бессмысленность нашей жизни.

А, может, всю эту книгу народ написал, но чтобы в органах не выясняли кто, что и почему – поставили название этого народа – Михаил Жванецкий. Подумал и передумал. Не умеет так писать народ, ему автор нужен, даже для «Слова о полку Игореве» две сотни лет автора ищут.

Мог бы рассказать, кто такой Михаил Жванецкий. Но в Одессе есть чуть ли ни миллион человек, которые утверждают, что они с ним «на ты», что пишет он не для чужих дядей, а именно для них – всемирного содружества одесситов.

Хотелось бы поверить, но вспоминается фраза, давшая название всей книге:

Тщательнее надо, ребята!

И грустно становится, что это не только про москвичей, киевлян, но и действительно про нас, одесситов, при всей нашей смекалистости и легкомыслии.

Можно было бы на каждом сайте одесситов из дня в день печатать колонками афоризмы (стихи в прозе, парадоксы) автора. Но если мы смекалистые, то должны сообразить, что есть авторское право, есть закон. А вор, даже литературный, должен сидеть в тюрьме.

Испугались?

Правда, и по этому поводу у Михаила Жванецкого особое мнение.

«Наш человек смерти не боится, ибо не жил ни разу».

Я уже вижу, как много читателей готово со мной поспорить.

Не с Жванецким, я из его 446-страничной книжки цитирую всего десяток фраз. Но я считаю, что и их достаточно, чтобы мы поняли, как, где и с кем живем:

«Он так упорно думал о куске колбасы, что вокруг него стали собираться собаки».

При чем тут колбаса? А разве диапазон между – лучше тогда или лучше теперь – не измеряют часто колбасой? Правда, Жванецкий предлагает ещё один точный измеритель времени:

– Что такое без четверти два всё время?

– Это манометр.

Вот по манометру и прожили сто лет. Михаил Булгаков утверждал, что наших людей (думаю, он имел в виду и одесситов, он приезжал в Одессу в 1924 году) испортил квартирный вопрос. Жванецкий с ним не спорит, он находит свою формулу:

«Квартира уже давно важней женитьбы и сильней смерти».

И вот в таком безумном, безумном, безумном мире, как правило, вслушиваемся в непонятные слова:

«Пассажиров с билетами на Львов, рейс 3679, просят уйти из аэропорта».

Хорошо, если только из аэропорта, а когда из жизни?

«Мы по количеству врачей обогнали всех. Теперь бы отстать по количеству больных».

Шутки, скажете, прибаутки. Нет – жизнь. Наша жизнь во всей её непредсказуемости:

«Сколько натерпишься обвинений в хамстве, прежде чем узнают, что ты глухонемой».

А, может, мы все тут слепые, глухие, немые. Тогда понятно, почему мы так, мы тут, мы с этими живём. И веришь Жванецкому:

«Когда результат не нужен, трудно сделать процесс захватывающим».

Есть в книге фразы, которые уже вошли в нашу жизнь настолько, что без них и представить её (жизнь) нельзя.

«Что охраняешь – то имеешь! Ничего не охраняешь – ничего не имеешь! Недаром говорят: «Все на охрану всенародной собственности»…

Если от нашей эпохи останутся следы в мировой цивилизации, то точнее всего расскажут про нас не черепки битой посуды, не монетки из непонятного металла, не вошедшего в таблицу Менделеева, а короткие фразы из книг Жванецкого.

Вот у кого нужно учиться жить – тщательнее.

Поздравляю Мишу, Михаила Михайловича с днем рождения!

И дальше – ни дня без строчки. И дальше позицию не менять. Пусть власти меняют позиции по отношению к Жванецкому.

И дальше вдохновляться Одессой, веря в её будущее.

И дальше – до 120! А можно и дальше.

Профессор с лопатой

Есть люди, которых знаешь, если не всю жизнь, то почти всю жизнь.

Ты взрослеешь, стареешь, а они остаются молодыми, такими ты их запомнил, им нечего стареть в твоей памяти.

И лишь суровые числа возвращают тебя на грешную землю.

Как обухом по голове – сегодня Андрюше Добролюбскому семьдесят.

В этот дом, на Успенской, я пришел в гости в 1960 году. Дом, про который Валя Голубовская позже напишет – «потерянный рай одесских шестидесятых». Конечно, пришел к Ксане, но у неё в комнате всегда был её брат – Андрюша.

Ксанкина привычка всех передразнивать, всем давать домашние имена, вот и Андрюша проходил, как «Гадюша», и это было не обидно, а смешно.

Запомнилось, как «баба Нора», вдова уже почившего профессора Константина Павловича Добролюбского, как-то пропела – баском – Андрею:

«Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, не пора ли мужчиною стать?»

Запомнил потому, что мне казалось, что в свои 13–14 лет Андрей настолько был не ребёнком, а плейбоем, что можно было лишь восхищаться его мужанием.

Он великолепно плавал. Вроде бы все плавали, но он это делал артистично. Мне кажется, что в 16 лет он стал мастером спорта по плаванью…

А в те годы любил читать, в том доме читали все, любил играть в кегли… В этом не уверен, но в его комнате висел плакат, написанный Ксаной:

«Пока ты играешь в кегли, сын Алексеева-Попова умнеет».

Как видно, плакат подействовал. Андрюша умнел на глазах.

И ведь было в кого – не только Ксана, но и Лёня Королик, давали пример, как нужно учить языки, встречаться с интересными людьми, ходить на концерты, взрослеть…

В один из вечеров, что мы с Валей проводили в этом доме, возник вопрос – куда Андрею идти учиться. Хотелось ему, вслед за дедом стать историком, но мысли о всех идеологических дисциплинах, о том, что значит быть историком в СССР – пугала. И я предложил – свяжи жизнь с археологией, вроде бы скифы, сарматы и даже древние греки обходились без ленинизма.

Как пишет профессор, доктор исторических наук Андрей Олегович Добролюбский в своей книге