Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский

с беженцами из Самары (хлеб, Сибирь, дрова — круг жизни).

Быстрый ход: 9 верст; потом опять сапоги. Обед на хуторе (подлинные мужики земли). <…> Путь к Спасу (глухой старик с сеном). Дорога болотами; заводи, масса птиц, кряканье, камыши, чахлый лес. Мимо мельницы. Разговор на горе с идеалистом-ленинцем (неискренно и необоснованно). Путь берегом. Солнце над горизонтом. Черное небо и река. Двойная радуга и берег ярко-зеленый с косцами, как между безднами. Моя тень в радуге. Усталость, как никогда. Сон наверху в комнатке. Вид из окна: стальная река, силуэт деревьев и церкви, багровый месяц за розовыми облаками. Очень хороший сон. Но невозможность причастия; итог пути: сбитость со сплошной медитации из-за торопки. Последняя же из-за погоды, сапог и отчасти А. Ж<ивотова> и Г., но несомненное оздоровление.

28 июля.

Долгий сон. Разговор с Г. о любви, ее «взоры» и мое полуслово. В общем — я в порядке. Проводы до парома попа. Очень легкий путь домой. Дрема на солнце. Мысли об «отдыхе» и решение вопроса со вскрытием второго символа — «Природа». Сон. Топка печи. Три письма от Марианны и три от мамы.

29 июля.

Сон плох. Первый дивный летний день. День отдыха (сон и еда). Написание «этюдов» в связи с вопросами в письмах о выполнении заданий. Днем Настасья позвала носить сено (крест и ясность). Писание. Первая поездка с А. за сеном к лесу (о медведе, песни). Первый дивный летний вечер. Усики ячменя на закате. Ужин. Часок в паренине, четвертый этюд. Схемы ответов М<арианне> и маме. Долгое сидение. Стук в окно. Ночь и звезды.

30 июля.

Годовщина Толмачева. С утра до двух письма маме и М<арианне>. В связи с «этюдами» удовлетворение. <…> Обалдел от сметы Нила. Путь в Сорогорское (4–8 час.). Работа на клевере у А. Миротворцева: еще раз гипноз молчаливой и сближающей работы. По приходе — торговля с Нилом. Весь путь был отравлен деньгами.

Я — ослепление стихами. Горение уха. Сомнения неясных низов (звездное небо — память — заработки). Постепенное отрезвление; темное небо; капли дождя… Потом покой. Мысли о звездном небе: а) высоком, но не убедительном и плоском; б) темном, низком, на первый взгляд, и — подлинно бездонном.

31 июля.

Разбужен «вместях» пить чай; тихое вставание из снов. Чтение летописи (до 1875 г.). Как и в первый раз плодотворно (о классиках и Бахе особенно). <…>

Вечером большой миг в овсах и жите. Первая настоящая лунная ночь с тенями; зарево луны на седых усиках ячменя. Луна на избах, как год назад, когда ночью проснулся… Поклон — вот я весь… Миг, как всегда, не подвластный памяти и неповторимый. Может, не следует и стараться помнить его? Но шепот колосьев; мысли об условиях ночи, допускающих видеть не с земли, а полет земли и землю в бездне, которая в таких случаях все топит в своем свете. Белизна цветов на земле. О неизреченность… На крыльце; полная ночь. Когда видишь звезду с ее благим мерцанием — чувствуешь себя не одиноким. Как неизъясним свет вечности. Избы, залитые этим светом, точно стоят над бездной. Под крышей сонное щебетание ласточек; тихое бульканье колокольчика в хлеву. Милые, маленькие… Воистину, вспомнился разговор в пивной. <…>

1 августа.

<…> Правота мнения Конухеса [детского врача] обо мне. Ибо чтобы отдохнуть — надо бросить работу; моя же работа есть то, что он называет «невропатией». Еще, за чаем хныканье Любки в колыбельке. Мое сначала раздражение, потом (через вживание) понимание: это первые слезы души человека от беззащитности и неосознанной еще вечной печали. Сон и слезы во сне.

2 августа.

Сонливость. Уход всей деревни на праздник. Мы с дядей Дороней на завалинке. Чтение главы «Римский-Корсаков (1875–1876 гг.)». Сон. Обед с Любкой и Лисой-бабой.

Круг: Хмелёвка, болото, заказник, яровые (Сундуки). Очень благотворное, непосредственное восприятие. Неуловимые и всепроникающие образы (ассоциации) детства, местами в Природе. За это лето раза два чувство, будто вижу все это в последний раз. Сейчас не могу даже восстановить его.

Радуга — напоминание о солнце (совпадение этой трактовки по смыслу с библейской). Мох — остатки первобытного леса. <…> Непередаваемые горизонты и тучи ржи в яровых. Песня

как звучит!!

Вечером разговор и рассказ Дуни. У меня пьяные с гармошкой и луком.

11 августа.

День бездействия и ожидания денег, С утра дождь, грязь… Физический отдых. Верхом в Сорогорское. Несказанно хорошо: рысь, галоп. Часок у А. Миротворцева. Баня. Солнце к вечеру (после дождя!). Безумно сжалось сердце перед разлукой с любимой и родной волей, сыростью, тихостью и травами… (Полина).

Получение денег (Нил за домами в поле). Обратно верхом, с письмом от мамы… Как дорога эта спутанная рыжая Грива. Отвод лошади в клеверник. Часок на заборе… ржание… Вечером баня, письма, девки в избе. Ночью ливень (как ехать? грязь!).

12 августа.

Утром — расплата с Нилом. Укладка (не в чемодан). Письмо бабки и ее рассказы: не дети искали матерей, а отец и мать — детей. Круг: Хмелёвка, Сундуки, рожь: яровые в молчании закатного дня. Безветрие. Беловатость пшеницы, голубизна овса, плоскости вики. Чертополох в овсе. Цветистые межи. Еще совсем лето, а мне надо уйти… Но нет тоски и сознания грядущей борьбы, как бывало. Нет и противопоставлений. Единство найдено. В простоте и истинной мгновенности. Символ вскрыт и кончился в своем неведомом и фиктивном значении, перенесясь во внутрь «я».

В последний раз, без мыслей, впитываю просторную, душистую тишину полей и высокого неба. Она мне ближе, чем «то» (замечательна наглядностью воздействия). Но это ничего не значит. Всюду неизбывное глухое осознание и простота мига. Они во мне. Здесь лишь временный отдых; через очищение им повышение активности творческого сознания. Пишу это, лежа в овсах; мудрые овсинки… Мушка покачнула одну из них, какая тяжелая!!! Опять мысли о сказке: муха, пригнувшая травку; «какой ужасный шум в лесу» — гул шмелей. Тишь.

1928-1929

Зимний сезон

Сентябрь/октябрь.

Начало учебного года [в консерватории] у В. Щербачева и 2-й курс Н. Малько (или пан, или пропал).

Ноябрь.

Приезд Галины; встречи на Гороховой. Мои визиты на Загородный. Разговоры записками. Мое: «Приблизиться к цветку не значит сорвать его, да и пожалуй, — не надо, (почти никогда); ибо то смерть его. Но отказаться от вдыхания его, ведь это тоже — не надо; самое ценное, острое и хрупкое — это не касаясь, целовать