Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

счету конвою, для отвода на место работы. Выведя заключенных за ворота лагеря и пересчитав несколько раз, старший конвоир, обычно сержант, расписывался в книге в получении заключенных. Потом он подавал команду: «Заключенные, внимание!» (вместо прежнего: смирно), после чего продолжал: «Заключенные переходят в распоряжение конвоя, в пути не отставать, не разговаривать, не растягиваться, равняться в своей пятерке. Шаг вправо, шаг влево конвой считает за побег и применяет оружие без предупреждения! Понятно?»

«Понятно, понятно, каждый день одно и то же, веди, что ли!» – раздавались возгласы заключенных из колонны. После чего снова подавалась команда: «Колонна, шагом марш!» Впереди колонны шли два или три конвоира-автоматчика, столько же справа и слева. Это были головной и боковые дозоры, а сзади шли главные силы конвоя.

Некоторые из конвоя держали огромных, злых полицейских собак на цепочках, на случай побега. С такими мерами охранения приходили к месту работы, где начальник конвоя отмечал флажками запретную линию и, расставив по местам часовых, распускал заключенных на работу.

У Захарова часто невольно напрашивалось сравнение после объявления начальником конвоя, что «конвой применяет оружие без предупреждения», с требованием старого устава добольшевистского времени, где говорилось, что в случае побега арестованного конвоир мог применять оружие только после троекратного окрика «стой!». Но то было буржуазное время и буржуазные предрассудки, не то что теперешнее, со всеми его достижениями и когда жизнь человека настолько обезличена и обесценена, что убить его может любой конвоир по закону без предупреждения и что на практике так и бывало.

Был в лагере из Харбина русский эмигрант Тепляков, и был он расстрелян конвоиром лейтенанта Морозова за якобы попытку к побегу. Стрелявший из автомата и убивший его солдат получил отпуск и наградные за свою ревностную службу. Если убитый падал не за черту запретной линии, отмеченной воткнутыми в землю флажками, то стрелявший командовал всем здесь присутствующим заключенным: «Ложись!», и все должны были ложиться лицом вниз, а стрелявший в это время перетаскивал убитого за запретную черту.

При таких условиях и погиб Тепляков. На выстрел прибегал караульный начальник и вместе со стрелявшим наспех составляли акт о побеге. Привозили убитых таким образом и других заключенных в лагерь с работы. Однажды приехавший контролер в лагерь спросил заключенных: «Что, вас здесь не бьют?», на что стоявший здесь же заключенный, тоже привезенный из Харбина, Виктор Гайдук, ему сказал: «Нет, нас здесь не бьют, а просто расстреливают».

Начальство больше после такого ответа подобных вопросов уже не задавало. После смерти Сталина лагерное начальство и конвой сократили свой произвол. Однажды ранним утром, когда все бараки с зарешеченными окнами, где помещаются заключенные на ночь были еще замкнуты железными болтами и огромными замками, надзиратель, «злостный безбожник», запустил в лагерную зону лошадей пастись. Между бараками были старые глубокие ямы. Боясь, что лошади могут покалечиться, и увидав Захарова у его водокачки, он крикнул ему: «Захаров, смотри за лошадьми!», на что тот ему ответил: «У меня есть свои обязанности на водокачке, я пасти лошадей не буду. Начальник лагеря назначил пастуха для этого». Надзиратель рассвирепел, подбежал к Захарову, угрожающе сжав кулаки, и прохрипел ему в лицо: «Что, почуяли свободу!», но, не тронув его, пошел искать пастуха.

Зимой обычно в день отдыха весь лагерь заключенных, под охраной конвоя, выходил в лес по дрова. Это была натуральная повинность, и никто от нее не освобождался, т. к. тепло было необходимо всем при морозах —50° и даже —56°. Впереди шли молодые, здоровые, пробивая дорогу в глубоком снегу, а за ними шли слабые и инвалиды. Такое путешествие напоминало способ кормления туземцами зимой своих животных, когда сначала шли лошади, разгребая копытами снег, чтобы найти себе корм, за ними шел рогатый скот и последними шли овцы. Такой первобытный способ кормления животных называется «тебеневкой».

Придя на место, где заранее были уже срублены и очищены от ветвей лесины, и взвалив себе на плечи, выбрав каждые несколько человек по своей силе срубленное дерево, шли по проторенной уже тропинке в том же порядке. Колонна сильно растягивалась из-за отстающих слабых, и то и дело слышалось понукание конвойных: «Не отставать! Не растягиваться!» Наконец раздавалась не уставная, но для всех очень понятная и приятная команда начальника конвоя: «Перекур с дремотой! Колонна стой!» Люди сбрасывали со своих плеч тяжелую ношу, садились на нее и, кто имел махорку, крутил из газеты козью ножку (род папиросы), а другие быстро разводили небольшие костры и предавались от усталости и слабости дремоте.

Конвой курил тоже, но не дремал. В это время все старались быть обычными людьми без разделения на конвой и заключенных. Можно было наблюдать, как конвойный с автоматом давал прикурить заключенному от своей папиросы, и слышать их разговор в шутливой форме. Неуставной «перекур с дремотой» на это время был сильнее строгого устава; все это чувствовали и старались не переходить чувства меры в своих отношениях, оберегая этот здесь редкий и короткий случай человеческого бытия. Но вот проходило время блаженного «перекура с дремотой», раздавалась команда: «Бросай курить, туши костры!», и люди снова становились одни – конвоем, а другие – заключенными. Заключенные взваливали на свои плечи бревна и старались поскорее прийти в лагерь и отдохнуть, а конвой шел по сторонам колонны, уже по уставу.

Часто заходил в лагерь начальник лагеря со своей восьмилетней дочкой Валей, ласковым ребенком. Ее знал весь лагерь. Когда они заходили на водокачку к Захарову для проверки порядка, он всегда давал ребенку цветы со своих клумб. Однажды вечером зашел к Захарову один из молодых заключенных, его знакомый, после работы и спросил его: «А ты не слышал о том, как Валя отпела сегодня надзирателю?» – и рассказал ему следующее: «Мы грузили шпалы в вагоны в рабочей зоне на шпалорезке, а Валя ходила между штабелей шпал среди нас и собирала цветочки. Вдруг слышим голос надзирателя: «Валя, уходи отсюда, здесь заключенные», на что она ему ответила: «Ну так что же, а заключенные не люди?» Надзиратель отошел от нее, не сказавши ни слова.

Рассказывали Карпуше заключенные, работающие на лесоповале, где иногда участки работ заключенных бывают рядом с работами вольных, завербованных в России, которые осторожно от конвоя с ними переговаривались, завидуя заключенным: «Вот вы хотя и плохую пищу, но горячую имеете три раза в день, а мы, придя с работы, уставшие, мокрые, голодные, должны бежать в ларек, настоишься там в очереди и купишь не то, что хочешь, а что есть, и, придя домой, от усталости не знаешь, не то варить,