Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

изучении фактов и соответствующей литературы, но политического чутья у него не было, и, впервые увидев Милюкова в простой частной обстановке, я почувствовал это с особой силой. А между тем какую огромную роль продолжал он играть в русском антибольшевистском движении, несмотря на свои непростительные ошибки в 1917 г.!

После политических разговоров за чаем наши музыканты снова взялись за инструменты, и этот редкий концерт закончился лишь около полуночи. Я расставался с Милюковым со смешанным чувством восторга перед его начитанностью и разочарования его политической слепотой в отношении будущего. Следующая наша встреча произошла уже в Париже, где наш «Отель святых отцов» стал цитаделью возрождавшегося кадетства. Конечно, излишне говорить, что Гронский, будущий деятельный помощник Милюкова в его политических начинаниях, виделся с ним в Лондоне, но пребывание Гронского в Лондоне было очень кратковременным, он уделял много времени осмотру города и загородным прогулкам, и я не думаю, чтобы приезд Милюкова в Париж был задуман именно тогда. Концерт у Шнитникова был значительно позже отъезда Гронского, а Милюков даже не упомянул о возможности поездки, да и вообще в русской колонии о ней не говорили, хотя, если бы такая поездка намечалась, разговоры о ней были бы неизбежны. Приезд П.Н. Милюкова в Париж был вызван падением Деникина и воцарением Врангеля и связан с отношением к нему Павла Николаевича.

Мрачные пророчества отставного посланника

Моя работа в лондонском посольстве подошла к концу, уговоры Шнитникова и Герасимова касательно поступления в «Добровольный флот» не увенчались успехом, я в конце концов решил остаться в американской делегации, и мне приходилось покинуть Лондон, столь дорогой для меня как по прежним воспоминаниям, так и благодаря тёплому приёму, оказанному мне здесь в различных русских кругах. Мне было также чрезвычайно приятно убедиться в личном расположении ко мне моих английских друзей, у которых в 1914 г., в начале войны, я оставил свои вещи. По приезде я нашёл их в полном порядке. Это было для меня чрезвычайно важно, так как хотя англичане и продали мои костюмы из боязни, что их не удастся сохранить от порчи (соответствующие суммы я, конечно, получил наличными), но все мои научные записки оказались в целости, и я мог взять то, что мне было нужно.

Все эти англичане, мои друзья по довоенному времени, были так или иначе связаны с русскими делами; в 1916 г. один из них, Л. Холидей, был в Петербурге и посетил там нашу семью. Теперь он находился, по его словам, в бедственном положении, так как все его попытки завязать дела с советской Россией окончились неудачей. Он говорил о России в самых трогательных выражениях, называя её не иначе, как dear Russia[42]. Все его товарищи — деловые люди, имевшие связи с Россией, — тоже оказались в трудном положении и жаловались на большевиков на основании неудачного личного опыта, а не просто газетных статей.

Перед самым моим отъездом из Лондона я посетил вместе со Шнитниковым одного дипломата, о котором я не раз упоминал в моих предшествующих записках. Я говорю о нашем бывшем посланнике в Персии и Китае И.Я. Коростовце. Он жил в небольшом типично английском коттедже, окружённый комфортом и спокойствием. Он нисколько не походил на суетливого и озабоченного дипломата, каким я в последний раз видел его у Скоропадского в Киеве. Его молодая жена, из-за которой он в царские времена должен был распроститься с дипломатической карьерой (она была дочерью французского начальника почт в Китае, и Коростовец увёз её, восемнадцатилетнюю, из Пекина), принимала теперь нас. Эта брюнетка француженка без малейшего акцента говорила по-русски. Рядом с ней был маленький мальчик, их сын. Кроме того, был взрослый сын Флавий от первого брака Коростовца.

Мы были у них вечером, и Коростовец по русскому обычаю, соблюдавшемуся им и в Лондоне, угощал нас чаем. Моё посещение ему, по-видимому, было очень приятно, по крайней мере он был весьма приветлив и вспоминал разные наши встречи и разговоры, в частности свои пессимистические прогнозы в начале Февральской революции, которые теперь, увы, сбывались. Я спросил, где его племянник Владимир Константинович Коростовец, мой товарищ по саботажному движению в министерстве. Он ответил, что тот в Варшаве секретарём у Г.Н. Кутепова, нашего дипломатического представителя в Польше, где в качестве советника миссии был и мой бывший начальник В.М. Горлов.

Затем наш разговор перешёл на общие злободневные темы. Коростовец сказал, что накануне у него был Б.Э. Нольде, сидевший на том же месте, где сейчас я, и предсказывавший, что революция в России продлится ещё не меньше десяти лет. Нольде говорил, что русские люди, попавшие за границу, должны на долгое время забыть о родине и приспособиться к эмигрантскому существованию, хотя и признавал психологические трудности, заключавшиеся в таком нарочитом «забвении». Надо устраиваться за границей по-настоящему — таков был вывод Нольде, — не увлекаясь ни борьбой с большевиками, которая после развала деникинской армии явно проиграна, ни иными надеждами на быстрое исчезновение большевиков. Коростовец спросил меня, что я об этом думаю. Я ответил, что, может быть, Нольде и прав с исторической точки зрения, но до тех пор, пока на территории России ещё продолжается война, наша обязанность — не покидать антибольшевистское движение, а всячески стремиться привести его к положительному результату.

Нельзя не отметить, что Нольде был исключением, огромное большинство русской колонии как в Париже, так и в Лондоне, напротив, ждало дальнейшего развития событий в России, и вера в чудеса пока не исчезла. Ни от кого другого не слышал я таких пессимистических советов касательно устройства за границей надолго. В ответ на мою реплику Коростовец сказал, что он, основываясь на своём дипломатическом опыте на Востоке, в частности в Персии и Китае, считает, что Нольде вполне прав и, больше того, ещё недостаточно ясно представляет себе будущее России, чьи испытания в международно-политической плоскости лишь начинаются. «Я уверен, — говорил Коростовец, — что, подобно тому как мы, великодержавные дипломаты, после 1900 г. заключали между собой соглашения насчёт раздела Китая, точно так же и наши союзники в настоящий момент производят раздел России. Единственная загвоздка — что такой аппетитный кусок находится в Европе и слишком много претендентов на раздел».

Затем Коростовец стал подробно объяснять, какие аппетиты у англичан, у французов, у итальянцев, не говоря уж о немцах, которые не ведут переговоров, но усиленно внедряются в Россию, навёрстывая потерянное в мировой войне время. Картина, нарисованная Коростовцом, была настолько мрачной, что я не мог удержаться от скептической улыбки. «Вы напрасно улыбаетесь,