Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

потонет. Даже тогда уже становилось ясным, что белое движение не может кончиться победным эпилогом. Сколько раз я потом невольно возвращался мыслью к этому моменту, моей жизни за границей, который оказался столь чреватым последствиями!

Пилат в белом движении

Из встреч частного характера в Лондоне я должен отметить в особенности одну, именно потому, что она носила наименее «частный» характер. Это была встреча с самым крупным русским политиком тогдашнего Лондона — П.Н. Милюковым. Павел Николаевич был очень близко знаком с семьёй Шнитникова. Кроме того, они были соседями по Крыму, где у Милюкова на Южном берегу, в Бати-Лимане, близ Байдарских Ворот была дача. Там же жило много петроградских общественных деятелей, учёных и литераторов, так как Бати-Лиман представлял собой коллектив частных собственников, приобретших сообща большое имение у татар. Таким образом, Милюков и Шнитниковы были знакомы домами. Их объединяли и некоторые общие музыкальные вкусы. Милюков, как известно, играл на скрипке и даже во времена своего министерствования в 1917 г. выступал в Петрограде в частных домах, а Шнитников был виолончелистом.

Последний, зная слабость Милюкова к музыке, собирал у себя в отеле трио: Милюков играл на скрипке, Шнитников — на виолончели, Анна Сергеевна Милюкова аккомпанировала на рояле. На одном из таких «трио» был и я. Кроме названных музыкантов была «публика» в лице одной барышни, графини Борг, и меня. Вечером мы совершенно одни заняли салон отеля, и любезный хозяин — Шнитников — устроил нам вечерний чай по-русски. Музыка была классическая, и перед нашей скромной аудиторией, где слушателей было меньше, чем музыкантов, исполнители играли с воодушевлением.

За чаем неизбежно зашла речь о политике, и Милюков с не меньшим воодушевлением стал обсуждать дальнейшую судьбу белого движения. К Деникину он относился с симпатией, но боялся перемен в главном командовании. Я спросил его, можно ли ожидать помощи от англичан. Милюков решительно ответил «нет». Когда я ему рассказал о нашей встрече в Париже с профессором Шотуэллом, он сказал: «Америка могла бы помочь, если бы к ней раньше обратились, но тогда надо было самым решительным образом переменить всю внутреннюю политику южнорусского правительства». Мои сообщения касательно отрицательного отношения американцев к расчленению России Милюков выслушал с интересом и повторил, что надо было раньше приняться за американцев, так как остальные иностранцы, не исключая союзников, прямо или косвенно делают ставку именно на расчленение России. В ответ на мой вопрос, могла ли бы Северная Америка воздействовать на союзников, и в частности на Англию, чтобы добиться активной помощи вооружённой борьбе с большевиками, Милюков, подумав, сказал, что в военном отношении ни Франция, ни Англия интервенцию в России вести не в состоянии, но, конечно, они были бы более внимательны к антибольшевистскому движению, если бы знали, что САСШ сочувствуют ему.

Наконец, по поводу плана, так часто обсуждавшегося Урусовым и мною, а именно конференции антибольшевистских сил вместе с инородцами для практической борьбы с большевиками, Милюков опять, как и на заседании Освободительного комитета, не одобрил нашей мысли. Я говорил ему, что Сазонов, не желая давать векселей другим народностям бывшей России, фактически уклоняется от всякого общения с ними, нанося тем прямой вред белому движению, Маклаков же, по-моему, вполне правильно ставит вопрос: либо с поляками против большевиков, либо с большевиками против поляков. Милюков, однако, был против конференции, утверждая, что русские антибольшевики вынуждены будут «дать векселя», и притом в самый тяжёлый момент. Как известно, чем больше должник нуждается в деньгах, тем тяжелее условия векселя. Так же и с инородцами: мы будем вынуждены заплатить слишком дорогой ценой за их помощь. Лучше подождать с конференцией до более благоприятного момента, и с этой точки зрения Сазонов прав, что не идёт на соглашение с инородцами.

Признаюсь, я не мог понять Милюкова. По-моему, надо было либо вести борьбу с большевиками, либо её прекратить. Но Милюков в этом отношении, подобно Сазонову, никак не желал принимать во внимание того трудного положения, в котором находилась Добровольческая армия. Там, на юге России, как-никак проливали кровь в борьбе с большевиками. Задачей политиков, находившихся за границей, было, казалось бы, облегчение этой борьбы поисками всякой помощи, откуда бы она ни пришла. В рассуждениях Милюкова и Сазонова крылась наивная самоуверенность этих крупных, каждого по-своему, людей, считавших, что их подпись под каким-то соглашением может сама по себе изменить судьбу России. Ведь всё решилось бы в будущем на основании реального соотношения сил, и Россия оказалась бы расчленённой или нет в зависимости от объективного международно-политического положения вещей, а не от векселей Милюкова и Сазонова. Не были же оба названных политика до такой степени наивны, чтобы думать, будто росчерка их пера будет достаточно для решения судеб России!

Между Сазоновым в 1914 г. и Милюковым в 1917 г., с одной стороны, и ими обоими весной 1920 г., с другой, была огромная разница, которую они обязаны были понимать и, не сомневаюсь, понимали. Но оба предпочитали, чтобы погибло белое движение, лишь бы не предстать в неблагоприятном свете перед будущей историей. Как будто эта история не шла за ними по пятам, отмечая их благодушное бездействие как очередную и тяжкую ошибку! Конечно, была разница в положении Сазонова и Милюкова по отношению к белому движению. Сазонов тогда был министром Колчака и Деникина, а Милюков — в привычной для него оппозиции. Ответственность Сазонова была больше, но их подход к событиям исключительно с точки зрения нежелания оказаться запятнанными личным участием в расчленении России был абсолютно одинаков. Не замечая этого, Сазонов и Милюков играли роль Пилата в белом движении.

Для меня совершенно ясно, что иной подход к национальному вопросу изменил бы исход борьбы с большевиками. Отмечу здесь, что уже тогда Милюков учитывал возможность катастрофы вооружённой борьбы и даже до известной степени «предвкушал» её, говоря, что естественное недовольство большевиками будет направлено, за отсутствием внешнего врага, против советских диктаторов и тогда их банкротство будто бы неминуемо. Жизнь не оправдала этих чаяний, но такие идеи несомненно ослабляли фронт борьбы с большевиками на русской территории.

Не могу не прибавить, что в личном общении Милюков производил неизмеримо более приятное впечатление, чем с парламентской трибуны или в своём министерском кабинете. Он непрестанно проявлял интерес к происходящим событиям и внимательно следил за литературой по всем текущим политическим вопросам. Из разговора с ним, во всяком случае, можно было почерпнуть массу интереснейших фактов. К сожалению, эрудиция не мешала Милюкову делать неправильные выводы касательно будущего хода событий. Несомненно, он был самым добросовестным русским политиком в