Георгий Владимов: бремя рыцарства - Светлана Шнитман-МакМиллин

На белом коне проскакал к Мавзолею «Маршал Победы» Г.К. Жуков, принимавший парад. Поднявшись на трибуну и стоя рядом с цезарем, он произнес краткую речь: «…Мы победили потому, что нас вел к победе наш великий вождь и гениальный полководец маршал Советского Союза Сталин!» Войска прокричали растяжное: «УР-Р-РА-А-А-А-А!!!»

Ни минуты молчания, ни склоненных голов – в память о миллионах погибших.

Кому – память…

Спустя двадцать лет лучший военный поэт – совесть, боль и память народа – написал пронзительные строки:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они – кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь,

Речь не о том, но все же, все же, все же…

Александр Твардовский.

«Я знаю, никакой моей вины…»

Так же чувствовал Георгий Владимов, хотя и был из другого поколения. Именно это «все же…» он хотел выразить в своем романе. Эта книга была для Владимова подведением жизненных и интеллектуальных итогов, и поэтому авторский голос отчетливо слышен в тексте романа.

«Генерал и его армия» – книга памяти по погибшим на войне и тем, чьи жизни были сломлены и погублены советской системой. Писатель прекрасно знал и глубоко чувствовал, чьей памяти он посвятил свой роман.

Памяти генерала Петра Васильевича Севастьянова, выжившего после восьми ранений в живот, дошедшего до Берлина, но смевшего рассказывать о своем настоящем опыте войны только при выключенном магнитофоне. Памяти мужественного генерала par excellence Петра Григорьевича Григоренко, лишенного воинского звания и изгнанного из России потомками смершевцев. Памяти генерала Никандра Евлампиевича Чибисова, «могучего донского казака», чья вспышка военного гения была погашена холуйством и жестокостью. Памяти расстрелянного лейтенанта Галишникова и его несчастных родных, которые должны были пострадать из-за «дезертира» в семье.

Роман «Генерал и его армия» – реквием по ушедшей в землю России, образы которой созданы в тексте. Девочки-медички, генераловой «дочки», канувшей на переправе, но ставшей предсмертным видением Кобрисова, его последней армией. «Вечно девятнадцатилетнего» студента, поэта Нефелова, погибшего на одной из безымянных высот. Бессемейного жизнелюба Сиротина и безземельного, вернейшего Шестерикова. Реквием по «ореликам» – чьим-то сыновьям, которых оплакивал генерал Кобрисов на Поклонной горе, – и по всем павшим от Москвы и Сталинграда до Берлина.

Вот о вас и напишут книжки:

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки —

Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,

Внуки, братики, сыновья!

Анна Ахматова. «Победителям». 1944

Андрей Немзер окончил свою рецензию на роман «Генерал и его армия» словами «великая книга», – и ясно, что вопрос не только в качестве прозы[532].

Георгий Владимов достиг своей цели. Написав роман, он «восстановил генеральскую честь» (3/258–259). В образе Кобрисова возродил и насытил живым звучанием память о военном гении генерал-полковника Никандра Евлампиевича Чибисова. Это не только редкий случай исторической справедливости, восстановленной в искусстве, но и отражение жизненного и творческого кредо писателя: роль литературы активна, она должна влиять на жизнь, на историю, на людей.

Тема романа «Генерал и армия» – цена человеческой жизни и личная ответственность каждого, в чьих руках оказываются судьбы людей. Всякая война – трагедия, где люди гибнут от руки врага. Но когда командиры посылают солдат на смерть из соображений идеологии, национализма или холуйства, используя «русскую четырехслойную» и хватая при этом «звезды» на грудь и на погоны, – это преступление. Те, кто его совершал, делали это не из злых побуждений или даже личной жестокости. Без сомнения, все генералы страстно и искренне желали скорейшей победы над врагом. Но они были сформированы Гражданской войной и родившейся из нее преступной системой, которая не учила их ни профессионально, ни лично считаться с человеческими жизнями и беречь их. Пролитая в любом объеме кровь входила в формулу достижения успеха:

– Что же мы, за Россию будем платить Россией?

– Да только и делаем, что платим, Фотя. Когда оно иначе было? (3/244)

Гражданская война, шедшая на разных уровнях и в разных аспектах, обостряла народную трагедию. И именно за эту войну просил прощения генерал-полковник Кобрисов у своего ординарца Сергея Тимофеевича Шестерикова: «Прости, брат…» (3/368)

Георгий Владимов был убежден, что обязанностью искусства было полное и всестороннее освещение и осмысление этой безжалостной человеческой катастрофы на разных уровнях и во всех ее ипостасях. Как он сформулировал однажды: «В нашей стране покаяние всегда запаздывало, но никогда не оказывалось излишним» (4/440). Владимов рассказал в своей книге об одном из бесчисленных трагических эпизодов войны, услышанных им, и воспоминания о которых ушли из истории навсегда со смертью военных поколений. Писатель видел в этом долг общества и литературы перед памятью погибших. Владимов считал это необычайно важным для сохранения полной памяти о трагедии тех лет, для достижения катарсиса, освобождающего от старых травм и для понимания событий войны, полная история которой еще не написана. И не может быть написана, пока не будут открыты все архивы (3/441) и от народа, кровью заплатившего за победу, не перестанут скрывать его историю.

Post Scriptum

«Мое поколение возвращалось угрюмое, печальное. …“Великой” войны не было. Была война – бойня, бойня, кровавая бойня. Великий был народ, великой была его победа, великим было его терпение. А война “великой” быть не может – это кощунство, это убийство…»[533]

Булат Окуджава

Архивное приложение

Избранные письма о романе Георгия Владимова «Генерал и его армия»[534]

Раиса Орлова и Лев Копелев – Георгию Владимову и Наталье Кузнецовой

Совместное письмо Раисы Орловой и Льва Копелева послано ими сразу после прочтения в журнале «Грани» главы «Три командарма и ординарец Шестериков». Письмо Раисы Орловой, напечатанное на пишущей машинке, занимает две полные страницы и по полстраницы на трех листах. Вторая половина этих трех листов занята огромными буквами размашистого почерка Льва Копелева.

5 сент. 1985

Дорогие Жора и Наташа!

Мне очень трудно начать это письмо, но знаю, что, если не выплеснуть сразу же, все уйдет, испарится, и уже никаким усилием памяти не вернуть мне сегодняшнего утра…

Как мы и сказали по телефону, журнал я почти с начала до конца прочитала – с радостью, с «узнаванием» эмоциональным, чего так остро недостает, читая здешние журналы и газеты.

И рано утром, Лев еще спал, я открыла главы из романа.