Георгий Владимов: бремя рыцарства - Светлана Шнитман-МакМиллин

комиссаром не евши сидят, бедненькие. А нам-то хоть сухари выдали. Дай-кось поделимся.

Сунув руки в карманы едва не по локоть, перегибаясь с боку на бок, он что-то нашарил, вытащил каменный армейский черный сухарь и разломил его надвое (3/322)[521].

В этот период отступления генерал Кобрисов впервые чувствует полную свободу – от политического режима, начальства, Сталина, хотя ему ясно, что этой свободе придет конец: «Иду вольный по своей земле. Никто не гонит меня, да вроде и не препятствует никто. А в душе – тоска» (3/312).

Двигаясь с этой тоской в душе, он вдруг обнаруживает рядом с собой похожую на нелепую птицу фигуру – политкомиссара Натана Евгеньевича Кирноса. В письме немецкой переводчице романа Антье Леетц Владимов прямо связывает его образ с генерал-полковником М.П. Кирпоносом и просит ее сделать следующее примечание: «Кирпонос Михаил Петрович (1892–1941), генерал-полковник, командующий Юго-Западным фронтом, в окружении под Киевом, по официальной версии, погиб в бою, по слухам, застрелился» (10.03.1995, FSO). Но владимовский образ очень отличается от исторического прототипа. В тексте Натан Евгеньевич Кирнос – пламенный революционер, еврей, скорее напоминающий фанатичного соратника Ленина Я.М. Свердлова. Кирнос – политкомиссар, должность, существовавшая в армии чуть более года с 16 июля 1941-го до 9 октября 1942-го и упраздненная по настоянию военного командования.

Общение с Кобрисова с Кирносом в романе – отражение интереса Владимова к тому, что он называл для себя «альтернативной историей»[522]. Это странный эпизод, где комиссар уговаривает генерала осуществить план создания жесткой военной диктатуры, переходящей со временем в «человеческую диктатуру» (3/314–317). Безнадежность такой «альтернативы» отражена в самоубийстве политкомиссара (3/329). Владимов писал Кристине Петшицкой-Бохосевич:

Роман «Генерал и его армия» задумывался в то время, когда многим из нас казалось (и автору, конечно, тоже), что выведет Россию из тупика некая сильная и разумная личность, ну, скажем, амбициозный генерал, который имеет военный успех в Афганистане, но как политик и гражданин с этой войной не согласен. Теперь такие надежды возлагают на Александра Лебедя. Мне, признаться, он нравится, но Вы увидите из присланной главы, что на этот вопрос я отвечаю отрицательно… (09.07.1996, FSO)

Комиссар Кирнос в романе покончил с собой, когда на кобрисовскую армию спустились с неба «ангелы» – три приземлившихся на парашютах чекиста (3/325–327). Они явились не помогать, а проверить «политические настроения» и присутствие «предателей» в измученной, изголодавшейся армии. В их явлении ясно обозначается близость Москвы. Пробыв недолго, они испаряются – непосредственное участие в военных действиях не входит в круг их обязанностей.

Отступление закончилось, фортуна войны повернулась под Москвой и явила себя в Сталинграде. Началось наступление по всем фронтам, и в 1943 году Красная армия стояла под Киевом.

Генеральская война

Военное командование и Смерш были гранями той пирамиды власти, на вершине которой восседал Сталин. Чем ближе к верху, тем нещаднее шла борьба за Верховную милость, стоившую жизни свите Кобрисова и сотням тысяч воинов. Осторожный командующий фронтом генерал Н.Ф. Ватутин, в 1944 году смертельно раненный украинскими националистами, говорит Кобрисову – и эта фраза всплывает в романе дважды: «Ты же знаешь, Фотий, мы со своими больше воюем, чем с немцами. Если б мы со своими не воевали, уже б давно были в Берлине…» (3/193)

Слова Ватутина о войне «со своими» – в первом прочтении относятся к генеральским интригам, связанным с освобождением Предславля. Известно, что в гражданских войнах всегда обостряются религиозные и национальные конфликты. Именно национальный вопрос оказался основой решения о том, армия какого командарма будет освобождать Киев:

Есть, мол, такая идея, чтоб это украинец был. У нас на семьдесят процентов украинцы в частях фронта и город великий украинский, поэтому логично, чтобы и командарм был украинец (3/247).

Подлость этой «идеи» раскрывается в размышлениях Кобрисова:

…почему же одних командармов эта идея касалась? Пойдите же до конца – русских десантников, заодно казахов, грузин – снимите с танковой брони. Летчика-эстонца – верните на аэродром. И пусть танкист-белорус вылезет из душной своей коробки, пусть покинет свою «сорокапятку» наводчик-татарин. Вот еще тех евреев отставьте, у которых целые семьи в этом Предславле, во Вдовьем Яру[523], лежат расстрелянные. Всех непричастных отведите в тыл, пусть отдыхают, пьют, гуляют с бабами, сегодня одни лишь украинцы будут умирать за свою «жемчужину» (3/247).

Эпизод с подарками Хрущева – вышиванками, бутылкой коньяка и прочими сувенирами для каждого командарма – воспроизведен точно со слов генерала Севастьянова: «Никита Сергеевич приказал внести в хату несколько ящиков и каждому из нас стал раздавать подарки, в которые входила украинская вышитая рубашка. Кто-то в шутку спросил его, когда и как носить эти рубашки, ведь не надевать же на китель или гимнастерку.

– Я, например, ношу под кителем, – отвечал Хрущев, – все-таки душу греет»[524].

Эти рубашки, по рассказу Севастьянова, должны были напомнить Чибисову, что среди собравшихся командармов он – единственный не украинец. Но национальная тема, хотя и очень важная, используется для прикрытия других мотивов. В тексте это ясно раскрывается в двух великолепно написанных эпизодах совещания командующих под предводительством Жукова, в рассказе о которых Владимов со скульптурной четкостью обрисовывает портреты генералов.

Терещенко (К.С. Москаленко) – крайне честолюбив и очень трудоспособен. Сознавая недостаток своего образования, он интенсивно старается его восполнить, заказывая книги великих философов и гениальных стратегов. Но оставаясь хамом, несмотря на все свое чтение, он в кровь разбивает носы подчиненных, обрушивает на их головы свою суковатую палку, кричит и плюет им в лицо. В объяснение употребляется одна из бессмысленных фраз советского дискурса: «Я себя не щажу и других право имею не щадить» (3/133). В этой аргументации не больше смысла, чем в его доводе о злосчастной «излучине, посланной Богом», где из-за него погибли десятки тысяч солдат (3/131). Даже Н.С. Хрущев, покровительствовавший Москаленко, писал о нем, как о приспособленце, жестоком и беспринципном человеке: «Он на все способен. Особенно если почувствует, что это выгодно для него, что такая гадость оплачивается, то он пойдет на нее»[525]. Еще драматичнее свидетельство генерала А.В. Горбатова: «Это не командарм, это бесплатное приложение к армии, бесструнная балалайка… За пять дней наши дивизии захватили не одну сотню пленных, десятки орудий и минометов, и все потому, что действовали по своей инициативе, вопреки приказам командарма. Все руководство командарма заключается в самом беспардонном отношении к подчиненным. Мы только и слышим: “Гитлеру помогаешь, фашистам служишь, предатель!” Подобные оскорбления я слышал в Лефортовской тюрьме от следователя и больше слышать не хочу. Сначала