Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко

Главный жизненный принцип некоторых детдомовцев

А тем временем в интернате наступила самая, что ни на есть, бесшабашная и разгульно-залихватская эпоха! Мы, наконец-то, стали старшими и дали просраться всем! Никогда еще за всю историю детского дома он так отчаянно не ходил ходуном и не разбирался своими обитателями по кирпичику, как в пору нашего стремительного взросления! И еще долго потом интернатские воспитатели с ужасом вспоминали о наших «подвигах» и пугали ими следующие за нами поколения детдомовцев. Но обо всем по порядку.

После того, как решением специальной комиссии за наличие карцера в детском учреждении со своего поста был уволен старый директор интерната Александр Григорьевич, а на его место уселась какая-то новая чиновница из министерства образования, имени которой я сейчас и не вспомню – мы все, как-то даже особо не сговариваясь, пошли в разнос!

Хорошая дисциплина и раньше, мягко выражаясь, не была нашим коньком и держалась только на терроре старших, избивавших нас за любую провинность, а тут, после их ухода из интерната, и вовсе резко пошатнулась. Проще говоря, нас некому стало контролировать, и мы, воспользовавшись этим удачным обстоятельством по полной программе, благополучно съехали с катушек!

Собственно, детдомовские педагоги сами были изрядно виноваты в том, что мы им устроили «веселую жизнь» в интернате. Не надо было в свое время так изощренно издеваться над нами при каждом удобном случае. Ведь если человеку долго говорить, что он – свинья, то рано или поздно, будьте уверены, он обязательно захрюкает!

Наши учителя так часто на протяжении многих лет уверяли нас, будто из таких воспитанников, как мы, ничего толкового не выйдет, что в конце концов, нам пришлось поверить им на слово. Хорошо, если вы хотите видеть нас сукиными детьми, то мы ими будем! Но теперь пеняйте сами на себя, потому что это палка о двух концах. Тот, кто считает других людей мудаками, должен быть готов к тому, что и сам в их глазах выглядит мудаком!

Кроме того, мы не забыли, как учителя жаловались на нас старшим, после чего те устраивали свои кровавые разборки по ночам, используя нас в качестве груш для битья. Теперь же мы сами, превратившись в старших, были полны решимости объявить «любимым наставникам», что пришло время для сведения счетов и за свои сомнительные «педагогические методы» они расплатятся сполна!

Что касается меня, то после скоропостижной смерти от рака нашей классной руководительницы Валентины Михайловны, я очень сильно распоясался и пустился во все тяжкие. Незаменимые люди все-таки есть, но, к сожалению, мы понимаем это только тогда, когда они уже уходят. Колобок была для меня единственным моральным авторитетом в школе, и после ее преждевременной кончины в интернате не осталось учителей, которых я мог бы уважать.

Педагогам со мной и до этого было непросто. Я всегда был ершистым и неуступчивым парнем, на все имел свою точку зрения, никогда не боялся ее высказывать. Жил по принципу: Моя жизнь – мои правила! Ну, кому такой ученик понравится? А тут и вовсе от рук отбился – стал грубым и вызывающе наглым! Тем более, что в подростковой среде эти качества одного как бы умножаются за счет других.

Уверен, поговори взрослые с каждым из нас по отдельности – можно было бы еще до кого-то достучаться – мы были вполне себе адекватными людьми. Но когда детдомовцы сбивались в стаю – это был совершенно другой коленкор, разговаривать с нами становилось бесполезно – никакие доводы и увещевания на толпу отборного хулиганья уже не действовали!

Нас влекла за собой какая-то мощная, разрушительная энергия, которая своей мрачной привлекательностью подчиняла себе всех, и которой почти невозможно было сопротивляться! Как мотыльки на огонь, мы слетались туда, где можно было нарваться на какой-то серьезный конфликт или вляпаться в какую-нибудь нехорошую историю. Мы целеустремленно искали себе приключения на задницы, и почти всегда их находили! Да еще похвалялись при этом друг перед другом, кто хуже и гаже сделает, совершенно не задумываясь о последствиях!

Вероятно, в подростковом возрасте у людей просыпается некий ген особого такого похуизма, что-то сродни суицидальной наклонности, которая может заставить их без малейшего колебания и страха ввязаться в любую смертоносную авантюру, легко сигануть в самую безнадежную пропасть, решиться на какое-то, абсолютно гиблое, дело! А спросишь у человека годы спустя, что заставило его вот так, ни за что, ни про что, даром практически, да просто «за здорово живешь», бросить свою жизнь коту под хвост – он вам, пожалуй, ничего вразумительного и не ответит…

Для молодых, неокрепших умов, в принципе свойственно все нагнетать и драматизировать. Они нередко видят действительность исключительно в черных тонах, что проявляется даже в носимой недорослями одежде, лишенной оптимистичных расцветок. Нет ничего страшнее подростков, задавшихся целью отомстить окружающему их «несправедливому миру»! Причем, страшнее для них самих, поскольку почти всегда в таких случаях, они занимаются самоуничтожением и самоистреблением.

Тем не менее, охота пуще неволи – мы объявили беспощадную войну всем взрослым и тут же развернули против них активные боевые действия! Это было то самое, тяжело обуздываемое подростковое бунтарство, помноженное на презрение, испытываемое нами к проштрафившимся учителям и убежденность в нашей безусловной правоте. Отличный коктейль, для того чтобы окончательно сорвать у детдомовцев крышу!

Вступая в затяжную борьбу с воспитателями, моментально ставшими нашими самыми заклятыми врагами, мы рассчитывали не только на свою сплоченность, где «один за всех и все за одного». Но и на присущую, якобы, всем инкубаторским, смелость, которая города берет (в нашем случае, это была совершенно запредельная наглость, ошибочно принимаемая нами за храбрость). А самое главное, на спасительную безнаказанность – мы малолетки, да еще сироты – а потому хотим, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было! Вот на этих-то, ложно истолкованных постулатах, и зиждилась наша уверенность в победе!

Начали же мы с того, что почти полностью перестали учиться, безбожно прогуливая все уроки. А когда учителя приходили к нам в палату, чтобы уговорить нас все-таки дойти до класса, мы так обкладывали их хуями, что они тотчас же вынуждены были ретироваться! Произошло это потому, что учеба, с некоторых пор, стала казаться нам полнейшей ахинеей и бессмыслицей, а принуждение к ней – личным оскорблением. Я даже бросил читать свои любимые книги, что со мной до этого никогда не случалось!

Вообще нас страшно угнетала скучная необходимость сидеть в душном классе и выслушивать монотонное учительское бормотанье у доски. Куда интереснее