Тамерлан - Книга побед. Чудеса судьбы истории Тимура

Он был разбит наголову. Есть какое-то мрачное и поэтическое величие в рассказе о свидании Тимура с Баязидом. Тимур принял его, сидя на ковре. «Велик Господь, – сказал он, – даровавший полмира мне, хромцу, и полмира тебе, больному; ты видишь, как мало в глазах Господа земное величие». Вся беседа их была проникнута скорбью. Тимур не ругался над павшим врагом, слова его исполнены грустного сочувствия к судьбе побежденного.

Рассказы позднейших писателей о том, что он заключил Баязида в клетку и обходился с ним жестоко, лишены всякого правдоподобия. Ни один современник не упоминает об этом. Напротив, мы имеем верные свидетельства, что Тимур до конца своей жизни обходился с султаном с должным уважением. Кроме восточных рассказов у нас есть рассказы европейцев, которые были свидетелями этой битвы. Между прочими, при дворе Тимура находились в то время послы кастильского короля Генриха III.

Европейские народы смотрели на анцирского победителя, как на своего избавителя от турок, и в самом деле, нашествие Тимура на 50 лет отсрочило падение Константинополя и остановило надолго успехи турецкого оружия. В 1403 году Генрих III отправил к Тимуру новое посольство, при котором состоял придворный дворянин Гонсалес де Клавихо, оставивший любопытный дневник своего путешествия. Послы эти не застали уже Тимура в Малой Азии и должны были ехать к нему в столицу его, Самарканд. Земли, через которые лежал их путь, носили еще свежие следы недавних опустошений.

Особенно поразительно описание Тавриза, где правил за Тимура сын его, Миран-Шах. Город был весьма богат и принадлежал к числу складочных мест азиатской торговли, но развалины огромного, славного на целом Востоке дворца и других великолепных зданий обличали присутствие татар. Виновником в этом разорении был, впрочем, не сам Тимур. Сын его, Миран-Шах, с какою-то детскою, безумною радостью разрушал древние здания и тешился при виде пожаров, так что отец должен был, наконец, остановить его. Далее Клавихо встретил множество пирамид из человеческих голов, свидетельствовавших о победном шествии Тимура.

Замечательно также описание города Самарканда. Город этот был обязан своим быстрым возвышением воле Тимура. Клавихо нашел в нем многочисленное, со всех краев Азии насильственно сведенное население. Здесь поселены были ученые, художники и ремесленники, которых Тимур привел с собою из далеких, завоеванных им стран. Магометане жили рядом с индийцами и поклонниками огня. Клавихо с удивлением рассказывает о великолепном дворе и дворце Тимура, об орде или летнем стойбище его, которое состояло из 20 000 разбитых юрт, т. е. палаток.

Часть юрт была покрыта снаружи парчами, внутри украшена драгоценными камнями, добытыми в походах. Когда Тимур принимал Клавихо, он был уже в преклонной старости, едва мог сидеть и с трудом мог поднять глаза на посла. Но в хилом теле жила еще крепкая и свирепая душа. Железный Хромец предпринимал в это время поход на Китай. Он собрал вождей своих и сказал им: «На душе моей и вашей много грехов; много мы пролили крови магометанской; пора смыть ее другою, более угодной Господу кровью; пойдем избить китайских язычников».

Другое любопытное описание, оставленное европейцем, принадлежит немцу Шильтбергеру. Он был родом из Мюнхена и находился оруженосцем в службе у одного из рыцарей, участвовавших в несчастной для христиан битве при Никополисе [1395], в которой Баязид разбил наголову Сигизмунда Венгерского. Турки изрубили большую часть своих пленников. Шильтбергера спасла его молодость. Он поступил в свиту султана, был при нем в сражении Анцирском и вместе с ним попал в плен к татарам.

Он пережил Баязида и Тимура, служил сыновьям последнего, потом продавал свою службу разным магометанским князьям и возвратился в Европу после 22-летнего скитания по Востоку. Шильтбергер был грубый и необразованный немецкий наемник. Он торговал своею кровью и без зазрения совести проливал чужую. Рассказы его носят отпечаток этого бесчувственного равнодушия. Он спокойно передал своим читателям ужасы, которых был сам свидетелем или слышанные от других.

Между прочими у него есть следующий рассказ: однажды жители города, навлекшего на себя гнев Тимура, выслали для умилостивления его детей своих. При виде этих малюток, шедших с песнями из Корана ему навстречу, в Тимуре разыгрался дух истребления. Он помчался на них на коне своем и приказал своей коннице следовать за ним. Несчастные родители, стоявшие на городских стенах, были свидетелями гибели детей своих, потоптанных татарскими конями. Случай этот, вероятно, повторился несколько раз. Шильтбергер рассказывает его об Испагани; магометанские историки – о каком-то из городов Малой Азии.

Я уже заметил, что в деятельности Тимура не должно искать господствующей, основной политической мысли. Похвалы некоторых новых историков, например Гаммера, которые видят в Железном Хромце основателя какой-то особенной цивилизации, очевидно, натянуты. Где следы и признаки этой цивилизации? Тимур был одержим ненасытимою жаждою деятельности, но у него не было определенной и ясно осознанной цели.

Законы, им изданные, не доказывают противного. Они могли скрепить временное, на одной силе основанное могущество, но не могли упрочить существования настоящего государства. Все, что в состоянии сделать одна сила, было сделано Чингисом и Тимуром. Поэтому подвиг их был более разрушительный, нежели творческий. Внешняя сила принадлежит к числу великих деятелей всеобщей истории, но деятельность ее ограничивается исполнением.

Там, где она не соединена с плодотворными идеями, ее произведения непрочны и бесполезны. Персы недаром называли Тимура ненасытным, вечно стремящимся и никогда не достигающим. В нем самом было смутное, но возвышенное понятие о значении науки и, следовательно, мысли. Он охотно беседовал с учеными, знал исторические предания Востока и Запада, уважал астрономию и презирал астрологию.

Счастие и несчастие человека зависит, сказал он однажды, не от положения звезд, а от воли Того, Кто создал и звезды и человека. Жестокая душа проглядывала, впрочем, даже в богословских прениях его. Он любил смущать собеседников своих опасными вопросами. При зареве алеппского пожара, при криках погибавшего населения он равнодушно вел ученый разговор с тамошними муллами. «В битве под Алеппо, – спросил он у них, – пало много моих и ваших воинов, которые из них достойны рая?» «Те, которые пали с верою в Бога», – отвечал умный муфти.

Тимур умер в 1405 году. Не прошло ста лет по его кончине, а государство его уже рушилось. Только в Индии уцелели его потомки, окруженные внешним блеском власти, но бессильные, лишенные даже личной свободы преемники Великого монгола. В других частях Азии Тимуриды были вытеснены местными династиями. Когда Тимур предпринимал новый поход, он говорил о врагах своих: «Я повею на них ветром разрушения». Ветер разрушения повеял на его собственное дело и на род его.