Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

топлива в блоке. А это в сложившихся условиях было весьма нетривиальной научной задачей. Во всяком случае, первые измерения в мае с помощью опускаемой с вертолёта термопары на стальном тросе не позволяли сделать надёжных выводов.

Лучших результатов удалось добиться с обеспечением радиационной диагностики помещений блока с использованием сохранившихся трубопроводов, по которым соответствующие приборы удалось протащить через завалы. А уже с помощью полученного таким образом опыта были построены полноценные диагностические системы «Шатер» и «Финиш».

Приказ по ИАЭ о проведении научно-технической экспертизы проекта захоронения 4-го блока. С. 1–2.

Из открытых источников

Вершиной диагностического оборудования для того времени стала программа «Буй», которая на базе 15 одноимённых устройств с примерно 160 детекторами различного назначения следила за состоянием аварийного реактора, гамма-активностью вокруг него, его температурой. Вывод был однозначен: признаков самоподдерживающейся цепной реакции нет. [460]

И значит, точно пришло время строить объект «Укрытие».

Решение о вечной консервации 4‐го блока для предотвращения выхода радионуклидов в окружающую среду было принято Правительственной комиссией ещё в середине мая 1986 года. И уже 20 мая начал разрабатываться проект саркофага, в котором мог быть надёжно захоронен злосчастный 4-й блок ЧАЭС. Генеральным проектировщиком стал Всесоюзный научно-исследовательский проектный институт энергетической технологии (ВНИПИЭТ), а научным руководителем проекта – Институт атомной энергии.

Чернобыльская АЭС. Саркофаг над 4-м энергоблоком

Потрудиться и поломать головы пришлось с избытком: всё же ни в стране, ни в мире никто не обладал опытом – не говоря уже об имеющихся технических решениях – сооружения объектов по захоронению целых энергоблоков атомных электростанций.

Институту при этом достались задачи по определению облика объекта, по подготовке технического задания, по проведению уточняющих расчётов и экспериментов, по информированию о состоянии конструкций, по обеспечению данными о радиационной обстановке в местах проведения работ. Венчали этот список составление технических требований к приёмке готовой конструкции и подготовка регламента эксплуатации объекта.

Проект саркофага был выполнен до 20 августа 1986 года. К 30 ноября объект «Укрытие» был построен. Выход радионуклидов из зоны аварии был пресечён настолько надёжно, что на Чернобыльской АЭС запустили не только остановленные 1‐й и 2‐й блоки, но и находящийся под одной крышей с 4‐м 3-й блок. Тем не менее следить за состоянием саркофага, а также координировать проводимые на объекте научные исследования по безопасности была назначена Комплексная экспедиция при ИАЭ имени И.В. Курчатова.

Так что институт – а в иные периоды численный состав экспедиции превышал 3000 человек – оставался в роли научного руководителя по эксплуатации саркофага и изучению радиационной обстановки в зоне ЧАЭС вплоть до развала СССР и передачи этой роли Международному научно-техническом центру (МНТЦ) «Укрытие» Национальной академии наук (НАН) Украины. Впрочем, внутри МНТЦ работало Отделение ядерной и радиационной безопасности (ОЯРБ), научное руководство которым продолжал осуществлять (до 2004 года) Курчатовский институт. [460]

Но академик Александров контролировал эти работы и эти процессы лишь до 1988 года, когда перешёл на роль почётного директора ИАЭ…

Эпилог

Взрыв на Чернобыльской АЭС обрушил не только 4‐й энергоблок. Авария ударила по всей ядерной энергетике. И не только в России, но и в мире.

В СССР почти полностью свернули строительство новых станций, в невероятных количествах брошено недостроенных энергоблоков, в том числе с очень высокой степенью готовности, как первый блок Ростовской АЭС или третий – Калининской. Была заброшена Центральная, она же Костромская АЭС, законсервирована Ростовская АЭС, остановлено строительство энергоблока № 4 с реактором БН-800 на Белоярской АЭС, умер, не родившись, реактор № 5 на Курской АЭС.

Остановили строительство Крымской АЭС.

В Армении остановили работавшую АЭС, дававшую дешёвую энергию не только этой республике, но и всему Закавказью. Ссылались, правда, при этом на землетрясение в Спитаке 7 декабря 1988 года, но в уме-то держали Чернобыль. И хоть станция легко, без единого повреждения выдержала толчок в 6,25 балла по шкале Рихтера, но именно со словом «Чернобыль» на устах с неё сразу после землетрясения сбежала большая часть персонала. А потом, после отсечной отметки 1991 года, оставшийся без энергетики народ теперь уже независимой страны неимоверно страдал от холода лютой для Армении зимы 1992 года.

На волнах гласности и перестройки закачались паруса ещё не оформленных политически, но всё более раскручивающихся медийно и организационно движений – разнообразных «ниспровергателей-антиатомщиков». То есть тех, кто призывал вовсе отказаться от ядерной энергетики – и уж точно отказаться от неё здесь и сейчас. Практическая вся оппозиция провозглашала требования по запрету ядерной энергетики. Родилось движение «зелёных». В борьбе против Горьковской атомной станции теплоснабжения обрела политические очертания фигура Бориса Немцова. Протесты общественности вынудили отказаться от завершения уже на 80 % готовой Татарской АЭС. Решением референдума остановили создание атомной стации теплоснабжения в Воронеже.

Кроме того, Чернобыльская катастрофа стала поистине экзистенциальной для страны ещё и вот в каком аспекте. Она подорвала и без того шатавшиеся основания главного символа веры советской эпохи: научно-технической революции. Или, в поздней и более скромной формулировке, научно-технического прогресса. И легла в ряд тех событий, которые позволили развернуться «новому мышлению», которое и внушало безудержную лихость в обращении не только с косной социальной системой, но и с бесценным опытом, нажитым огромным трудом.

Но прежде всего авария показала – для умных людей, в том числе и в руководстве страны, – несоответствие между социальной системой и современными технологиями. То, о чём, кстати, говорил Анатолий Петрович с конца 1970‐х годов, указывая на безалаберность, разгильдяйство, пренебрежение нормами и регламентами и при создании, и при эксплуатации атомных станций. Советская и – шире – социалистическая система в её советском изводе просто не в состоянии была соблюдать и, главное, заставлять соблюдать правила обращения со всё более усложняющимися технологиями.

Идеальная в качестве мобилизационной советская социалистическая система хозяйствования просто интеллектуально этого не охватывала. Не случайно ведь и весь пятый технологический этап в развитии человечества – электронно-компьютерный – прошёл для СССР и затем России, что называется, «в режиме импорта». И только символично, что в конце 1960‐х годов советское руководство отказалось от развития собственной электронной идеологии – а значит, и техники, – встроившись в идеологию американской IBM.

Чернобыль тоже стал горьким символом распада и деградации советской социальной и экономической системы. И её отставания от мира – прежде всего интеллектуального. Ведь не техника и технологии погубили 4‐й реактор. А люди, которые не соответствовали даже давно освоенным технологиям.

Лично для академика Александрова Чернобыль обрушил всё, чем он жил, ради чего работал.

И вторая катастрофа настигла Анатолия Александрова.

Марьяна ушла…

Двумя безжалостными ударами тот проклятый 1986 год перечеркнул обе его