Виталий Станцо - То был мой театр

Первую мою книжку "Антимиров" зачитали родственники. Году в 1971-72-м в фойе Ленинградского БДТ кудлатенькая киоскерша продавала всяческую театральную литературу, в том числе и ротапринтные реперткомовские малотиражные издания, больше всего похожие на амбарные книги. Была среди них и книжица "Антимиры. Сценический вариант Московского театра драмы и комедии", тираж - 500 экземпляров. Не знаю, сколько их сейчас сохранилось, но мой, купленный в тот день, - единственный. Его грязно-желтая бумажная обложка изменена: наклеены куски "антимирной" таганской программки (куда более симпатичной), и вся она испещрена автографами дорогих мне людей - тех, кто делал этот спектакль: Любимова, Вознесенского, Высоцкого, Спесивцева, Демидовой, Кузнецовой, Додиной, Смирнова, Соболева, Жуковой... Есть и слегка развёрнутые подписи: "XX век, А. Васильев" - в продырявливаемом сигаретой (как в спектакле) воздушном шарике; "На дружбу с Таганкой" - Валера Золотухин; простое "С уважением" - Зина Славина; "Володе Стаганцо" - это, конечно, шкодничает Венечка Смехов.

Сыну велено после меня отдать эту книгу в музей Таганки. Если, конечно, будет Таганка и будет музей. А нет, так в Бахрушинскнй.

Откроем же уникальную эту книжку, поставим на магнитофон десятилетней давности запись и память поворошим. Итак, треугольная груша на сцене, тусклый свет, двинулись тени обоего пола - хоть и в брючках и в свитерках все, но очень уж скрывать женские прелести у таганцев не было принято. Недаром же Андрей Вознесенский начертал углем, дегтем или черной тушью на стене любимовского кабинета:

Все богини -

    как поганки

перед бабами

    с Таганки!

(Пунктуация и разбивка лесенкой - моя, но мне кажется, что Вознесенский написал именно так. Впрочем, пока это ещё можно проверить.)

Щиты с графическими портретами но бокам - важная деталь сценического интерьера. Минуту спустя после начала представления мальчишка-травести разломает их по вертикали. И соединит заново - по-наоборотному! Линия нимба совпадет с линией космического скафандра, будущее с прошлым зримо пересекутся. Пересекутся они и в нас.

После "Марш под музыку!" (а подавал эту команду Высоцкий) двинутся фигуры, перестроятся. Лица - в зал, и торопливый речитатив хором:

Дышит время,

      разинув урны,

избирательные и мусорные!

Микрофоны и объективы

Всё фиксируют

      объективно.

Это будет не эпатаж -

а протокольный репортаж!

Чертёнком вывалится из группы втором таганский пацан Люсеньки Комаровской. Он в смешной кепке, скрывшей девчоночьи её волосы, лукавый, какими бывают только актрисы. Он перемешает, сместит времена на портретах, он и будет гидом нашим, связывая напрямую в единую цепь спектакля самостоятельные, вроде бы, стихи. Но недаром же составили они одну книгу! И это тоже урок Таганки.

После шкоды, учинённой Комариком, врубается фонограмма. Гулко, надрывно звучат "ритмы века". Ритмы Рока? Нет, всего лишь "рока", - рок-н-ролла. И текст стихотворения "Рок-н-ролл", положенного на музыку, исполняется опять-таки хором:

... Мы - продукты

     атомных распадов,

За отцов

     продувшихся

          расплата,

Рок-н-ролл

     танец роковой...

Но в середину этого хорового действа вклинятся первые сольные номера. Будет мягко и грустно читать "Стриптиз" Валерий Золотухин, а Нина Шацкая с роскошными, распущенными над черным трико золотистыми волосами имитирует этот танец, а под конец опустится на помост обессилевшая, и чтец бережно укроет её плащом... 

И последние его слова:

"А в глазах - тоска такая,

как у птиц..."

- окажутся перекрытыми гремящим рок-н-роллом.

Не о нас, вроде бы? О них? О западниках? Не видел я стриптиза ни до того, ни после. Не принято у нас это зрелище, и не знаю, привилось бы? Не про нас писал Вознесенский - но и про нас, про наши саморастраты, и про нас, за нас говорили со сцены таганские актёры.

С танца всё начиналось - с пустячка вроде, но какой же нервной, мощной и точной была эта запевка.

И так - весь спектакль на контрастах: перемешалось сегодняшнее с историей, спутались общезначимое с интимным, чёрное с белым, ясное с сумбуром...

Едва отгремел, отгромыхал но мозгам и перепонкам "рок" с темой Рока, вышла на передний план маленькая, казалось, женщина в чёрном. Ира Кузнецова, знакомая но "Доброму человеку...". И - другая совсем... Читает "Тишины хочу, тишины...", читает очень просто, будто разговаривает с тобой один на один. Строки звучат буднично, как "сделай телевизор потише", но ни на секунду не оставляет тебя ощущение короткой передышки -как перед очередной атакой, очередной стрессовой нагрузкой...

Читает она вполголоса, нигде не форсируя звук, не выделяя ударного слова. Приходит предощущение грусти. На сцене все поднимаются с мест и вроде не знают, что ж теперь делать. И музыка откуда-то сбоку, грустная, щенячьи-щемящая. А пацанёнок-травести тем временем на грифельной доске - как и груша, треугольной - начертал какие-то нотные знаки. Стоит на авансцене, глядит в зал распахнутыми глазищами. Глаза в глаза глядит, чёрт! И запевает тоненько так:

Стоял январь,

    не то февраль -

какой-то чёртовый зимарь!

Я помню только голосок,

над красным ротиком

    - парок,

и песенку:

    "Летят вдали

красивые осенебри..."

Но если наземь упадут -

их человолки

    - загрызут...

"Но если наземь упадут - / Их / человолки/- загрызут", - сокрушенно вторит хор. А пацанёнок перевернул треугольную доску, написал на ней "Лобная баллада", исчез, и высветилось над толпой насупленное, обрамленное бородой и баками лицо Хмельницкого. На уровне его груди высвечивается другая голова - женская, светловолосая. Волосы, как у стриптизёрки, распущены, но это другое лицо, другая актриса - Тая Додина. Губы чуть поджаты, углы их горько приспущены. И текст, ими произносимый, невесел:

Их величеством поразвлечься

Прет народ

     от Коломн и Клязьм.

Их любовница -