Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Недавно я спросил Фурмана, сохранил ли он этот каллиграфический редкий почерк в нашу компьютерную эру. Оказалось, что нет: «Навык утрачен», – грустно сказал он.

Игорь Якименко, один из наших добровольных «грузчиков», появляется в моем рассказе в первый раз. Стоит сказать о нем отдельно. Вообще странно, что героем я выбрал именно Тимошина, а не его: все-таки Игоря я знал гораздо дольше и общался с ним чаще, но дело даже не в этом – Якименко был действительно гениальный мальчик, особый человек, и этот свет гениального безумия в его глазах всегда был очевиден всем его друзьям и знакомым… Но Якименко страстно любили все, и я в том числе, – за свет, исходящий от его блуждающей улыбки, за его наглые парадоксы, за его переводы с французского сложных трактатов об искусстве, личную переписку с Кусто, в общем, вот за все это. Но мне всегда казалось, что в этом ярчайшем круге света, где он всегда находился, мне просто нет места. Его и так все боготворили, все любили, все пытались помочь. И когда он умер, довольно рано, я вдруг ощутил укол совести – а может быть, я ошибался? И именно моя помощь и была ему нужна? Впрочем, о Якименко я расскажу позднее.

Еще один «грузчик», Саша Дорофеев, жив-здоров, слава богу, пишет книги и рисует, я надеюсь, что живет по-прежнему красиво. Он единственный, кто остался из этой троицы.

* * *

…Вообще помогать при переезде (такая простая человеческая вещь) – обычай, уходящий, конечно, в далекое прошлое. Сейчас никто никому при переезде, по-моему, не помогает, заказывают профессионалов.

Хотя для удобства горожан существовали и в то время некоторые важные услуги. Да, увы, почти невозможно было воспользоваться услугой «вызов такси по телефону», хотя на самом деле услуга такая была, – но заказывать такси надо было не меньше чем за час, и «дежурная на коммутаторе» ничего не обещала: такси могло прийти, а могло и не прийти. О некоторых вполне цивилизованных услугах почему-то вообще никто не знал – например, по какому-то волшебному номеру (04, кажется) можно было легко заказать билет на любой киносеанс. Однако были услуги, которыми все действительно пользовались, – например, вызов в Мосгортрансе грузовика для переезда.

Для этого нужно было поехать в этот самый Мосгортранс на улицу Пятого года, отстоять очередь минут на сорок или на час, заполнить заявку, заплатить деньги и ждать в назначенный день, пока грузовик приедет (он опаздывал, как правило, часа на два, а то и на все четыре). Ася всегда посылала меня на улицу Пятого года в конце весны, чтобы переезжать на съемную дачу.

Грузовики те были, как правило, с брезентовым верхом. Военного типа.

Итак, мы приехали на Аргуновскую, я спрыгнул с грузовика и оглянулся. Тимошин, Дорофеев и Якименко уже были здесь.

…Стояла ранняя осень, двор был весь в зелени. Деревья были огромные, такие московские тополя, от которых получается летний снег, летящий по сильному ветру потоком белого пуха. Пахло сырыми ветками и землей, как в лесу. Во дворе было много заросших участков, таких маленьких стихийных пустырей с высокой травой, лопухами, кашкой. Двор казался полностью замкнутым. И хотя это был двор уже поздней брежневской эпохи, безо всяких сараев и заборов, без странных деревянных строений, которые огораживали периметр, но все же он был окружен со всех четырех сторон, а наш дом стоял еще и буквой Г, что усиливало это ощущение защищенности. Вот это было главное отличие от Чертанова. Там сквозь любые дворы был виден уходящий в бесконечность просвет. Эта дыра в пространстве проходила, как мне тогда казалось, сквозь все, включая меня самого. Надеюсь, что потом она как-то затянулась.

Я потом не раз бродил по нашему новому останкинскому двору, пытаясь понять его секрет. Секрета не было, просто он был вот такой: пещерный, уютный, замкнутый, напоминающий бомбоубежище.

Сюда и перевез нас Тимошин.

Спрыгнув с грузовика, я вдохнул полной грудью. Воздух мне очень понравился. Это был какой-то новый, незнакомый мне состав воздуха. Я пошел разгружать грузовик.

То, что мы получили отдельную двухкомнатную квартиру, по-прежнему казалось мне чудом. Невозможным, острым чудом.

* * *

Когда я пришел с ордером в свой жэк на Большой Чертановской улице, чтобы оформить переезд по другому адресу и выселение из дома, паспортистка долго рассматривала предъявленную мной в окошко бумажку. Потом в изумлении подняла на меня глаза и сказала, что такой ордер она видит впервые в жизни.

В тот момент, если честно, я покраснел. Обычным людям, видимо, такие ордера не давали. То, что я необычный, теоретически мне было известно, но вот теперь эта версия подтвердилась.

Но что же мне было делать? Вернуть квартиру назад, в ЦК ВЛКСМ?

Я был жителем чертановской коммуналки, и я знал, что такой шанс дается только один раз, другого не будет.

Когда переезд уже состоялся, Асин папа со счастливым лицом спросил меня: «Как же ты это сделал?» Я ему ответил, что не знаю, что как-то оно все само, но на самом деле я знал.

Все дело было в Фурине. Главном редакторе журнала «Пионер».

Это была его идея, вернее это была идея Лии Семеновны Симоновой, его заместительницы. Однажды, когда Ася была беременна, а нам по-прежнему не светила, даже теоретически, никакая отдельная квартира, мы вдвоем пришли к ней на чай, она жила в районе метро «Аэропорт», в красивом сталинском доме, и рассказали ей все как есть. Она задумалась.

И вот, когда главный редактор журнала «Пионер» Станислав Александрович Фурин вдруг выпрыгнул из окна, его преемник Анатолий Мороз решил довести всю эту историю до конца. Он посчитал это своим долгом – не конкретно перед Асей или передо мной, а скорее всего именно перед Фуриным.

Вместе с главным редактором журнала «Вожатый» (тогда им был Сергей Тупиченков) они написали письмо в ЦК ВЛКСМ, и через некоторое время квартиру нам действительно дали. Мы были молодая растущая семья, состоявшая из двух членов редколлегий двух всесоюзных журналов. В этом была фишка. Хотя все равно это было чудо. Я и сейчас не понимаю, как это у них получилось. Люди в издательствах ждали квартиры по пять, десять, пятнадцать лет. (Хотя на самом деле в общих чертах понимаю, но все это происходило по большей части уже без меня.)

* * *

Фурин, таким образом, стоял у истоков нашего семейного счастья в том далеком 1987 году. Это был человек небольшого роста, в очках с очень толстыми стеклами и в модной тогда роговой оправе, довольно нервный, говорил он быстро и постоянно совершал в разговоре такие жесты