Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

(флаг-капитаном его штаба, затем начальником штаба, а в годы Гражданской войны – морским министром его правительства), вот и «восхвалял» его. Однако мнение Смирнова подтверждает контр-адмирал А.Д. Бубнов, служивший в тот период в Военно-морском управлении Ставки Верховного главнокомандующего: «Начиная с вступления адмирала А.В. Колчака в командование флотом до июня месяца 1917 года, когда он это командование покинул, ни одно неприятельское судно больше не появлялось на Черном море: весь турецко-германский флот, вернее его остатки, был “закупорен” в Босфоре. С тех пор никто больше не тревожил наших берегов, и нарекания на Черноморский флот прекратились. Установленное вследствие этого полное господство нашего флота на Черном море открывало и обеспечивало широкую возможность крупных наступательных операций… Все это показывает, сколь правильны были оперативные требования, которые верховное командование предъявляло Черноморскому флоту, и сколь целесообразны были решения о смене адмирала А.А. Эбергардта и назначении адмирала А.В. Колчака на его место. Для историка же это может послужить отличным примером влияния личности начальника на войне»[29].

А вот что писал вице-адмирал Д.В. Ненюков: «В Черном море вступление в командование адмирала Колчака вызвало громадное оживление. Энергичный адмирал, которого сразу прозвали железным за его неутомимость, заставил всех кипеть, как в котле»[30].

Предоставим также слово контр-адмиралу В.К. Пилкину, написавшему в эмиграции очерк «Два адмирала» о самых популярных русских адмиралах Первой мировой войны – А.В. Колчаке и М.К. Бахиреве: «В наружности его было что-то орлиное… взгляд был орлиный. Выражение лица было суровое. При этом неожиданно, удивительно приятная, мягкая веселая улыбка.

…Колчак был воином… Он не был спокойным и хладнокровным, как Бахирев. Большой недостаток в военном человеке. Но у него были качества, которых не было у Бахирева: была инициатива, была смелость замысла. Колчаком был задуман и приведен в исполнение ряд смелых и опасных операций, в которых он принимал почти всегда личное непосредственное участие. Немцы не хотели верить, что русские моряки на старых калошах – судах, принимавших участие еще в японской войне, современники которых у немцев давно уже стояли блокшивами в их портах, если не были разобраны – осмеливались в зимние ночи, пробиваясь через лед, выходить в море и под самыми неприятельскими берегами, на немецких путях сообщения ставить мины, на которых один за другим взрывались суда неприятеля. Во всех этих походах Колчак обнаруживал упорство и настойчивость в достижении поставленной цели… Доблесть Колчака не нуждалась в рекламе.

Волна недаром выносила Колчака все выше и выше, сперва командующим Черноморским флотом, потом Верховным правителем»[31].

При этом Пилкин совсем не идеализирует Колчака (в отличие от его друга Смирнова), признает и его недостатки: «Он был бешено вспыльчив… Репутация жестокости прилипла к Колчаку. “Александр Васильевич, – писал ему адмирал Непенин, – ты опять задумал какую-то операцию. Вспомни, какие праздничные дни стоят! Крови захотелось? Так я пришлю тебе барана, зарежь его на шканцах”… Но из песни слова не выкинешь, и Колчак не поднял, после потопления неприятеля, плававших и цеплявшихся за его миноносец немцев»[32].

И даже контр-адмирал С.Н. Тимирёв, муж возлюбленной Колчака Анны Тимиревой, служивший с ним на Балтийском флоте, признавал, что Колчак «обладал изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций»[33].

Наконец, предоставим слово противнику – немецкому контр-адмиралу: «Постановка минных заграждений у Босфора и Варны русскими морскими силами летом и осенью 1916 года явилась операцией во всех отношениях замечательной. По приблизительному подсчету ими было поставлено от 1 800 до 2 000 мин заграждения. Для выполнения этого задания они пользовались многими ночами, потому что лишь ночью им можно было приближаться к берегу. Их линии заграждений тянулись до самого очертания побережья вплотную к берегу и новые ставились так близко от прежде поставленных, что ловкость, отчетливость и уверенность, с которой русские избегали своих же, на малую глубину ранее поставленных мин, поистине достойна удивления»[34].

Разумеется, Колчак как личность и флотоводец импонировал далеко не всем. Из донесения его сослуживца А. Саковича: «Колчак… абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого, что он слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов»[35].

Но, думается, свидетельства пяти заслуженных русских и одного немецкого адмиралов, профессионалов крупного калибра и современников Колчака, «весят» несравненно больше, чем выпады единичных завистников, не говоря о сплетнях современных политически ангажированных злопыхателей. И неужели брошенный муж Тимирев, чья жена ушла от него в дальнейшем к Колчаку, имел больше оснований высоко оценивать его, чем они?

Между женой и возлюбленной

В эту войну начался легендарный роман адмирала с Анной Васильевной Тимиревой, имевший трагическую развязку зимой 1920 года в заснеженной Сибири. Они познакомились в 1914 году в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки – столица Финляндии), который был тогда главной базой русского Балтийского флота. Красивая и обаятельная, умная и образованная молодая женщина, жена морского офицера (в дальнейшем – контр-адмирала) С.Н. Тимирева, дочь известного пианиста и дирижера, директора Московской консерватории В.И. Сафонова, была почти на 20 лет моложе Колчака. Вопреки расхожей легенде, Сергей Тимирев не был ни другом, ни подчиненным Колчака, а обычным знакомым по Балтийскому флоту – более того, вместе они никогда не служили (и, к стыду современных ханжей, контр-адмирал С.Н. Тимирев никогда не опускался до попытки как-то отомстить Колчаку и, как мы уже видели, в мемуарах имел мужество признать его достоинства как флотоводца).

Письмо сестры А.В. Колчака Е.В. Крыжановской брату

25 сентября 1912

[РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 58. Л. 90–91 об.]

К тому моменту отношения адмирала с женой были уже достаточно сложными. Хотя он по инерции обращается к ней в письмах «Милая, дорогая, обожаемая моя Сонечка», а иногда с юмором «Моя милая адмиральша», и охотно делится впечатлениями о службе и о войне, в ряде писем военных лет все же сквозит раздражение. В частности, он постоянно упрекает жену в беспечности и расточительности: «Ты не умеешь обращаться с деньгами»[36]; «Я не могу вверять тебе свои сбережения, как это мне ни неприятно, но твое полное непонимание и неумение обращаться с деньгами составляет мое несчастье»[37]; «Я утратил всякую веру и не могу доверить тебе свои деньги, как бы я сам этого не хотел. Прошу не обижаться, т. к. ты сама знаешь, что я прав. Я высылаю все, что получаю, и забочусь, чтобы что-нибудь оставалось, и требую, чтобы ты жила по средствам, и знаю, что большинство живет на меньшие средства и как это неприятно для тебя»[38];