Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

внес ли Борман эту информацию в кабинет к Гитлеру, но только вышел он оттуда с приказом: Фегелейна расстрелять.

Телефонной связи больше не было: перебило кабель, соединяющий бункер с остальным миром. Разрывы снарядов и мин при прямом попадании ощущались как толчки из преисподней.

Было двадцать восьмое апреля, вечер.

На шоссе Восток – Запад среди выбоин и воронок, прямо под дула русских гаубиц, приземлился еще один самолет. Помощник Раттенхубера Хегель доложил Борману, что только что прибыл фельдфебель люфтваффе с каким-то приказом, но понять его трудно, потому что он сильно пьян. В это время фельдфебель уже вошел вслед за Хегелем в комнату, где сидел Борман, не церемонясь, бросил летный шлем в кресло, а сам плюхнулся в другое. Борман, вытаращив глаза, не успел никак отреагировать, потому что появился возбужденный Гитлер, узнавший о визитере из того мира, от которого все они уже считали себя отрезанными. С Гитлером прибежала Блонди. Когда фельдфебель встал навстречу фюреру, тренированная овчарка тут же сделала к незнакомцу три упругих прыжка и внезапно… поставила ему на грудь лапы.

– Невероятно, – пробормотал Гитлер, вглядываясь.

Фельдфебель хмыкнул, дернув себя за волосы, стащил с головы пушистый паричок, нацепил его Блонди на уши, потом отодрал гренадерские усы и превратился во вполне узнаваемую персону.

– Невероятно, – повторил Гитлер. – Как же вы…

– Очень просто! На высоте четыре тысячи. И заметьте – трезвый я бы русским на головы не сел!

Борман, уже опомнившись, припер спиной дверь. В кабинете их было четверо; пятая – Блонди, махавшая хвостом. Гитлер сиял. На несколько минут он совершенно забылся и крепко сжимал Лею руки. К фюреру словно вернулось ощущение земного бытия. Роберт был пьян, и пьян сильно, однако оживление фюрера он сразу почувствовал и испытал неприятное чувство, потому что жизни он сюда не привез, скорее – напротив.

– А я прилетел, чтобы поменяться вот с ним, – кивнул он в сторону Бормана. – В самолете четыре места, можно даже взять пятерых.

– Кого вы имеете в виду? – спросил Гитлер.

– Решайте. Времени почти нет.

– Если обо мне… то нет… нет, Роберт! Со мной все кончено. Вот если бы Ева… Или Магда с детьми. Вы говорите четыре места? Но дети маленькие.

Лей покачал головой:

– Если бы она отдала детей! Можно посадить и ее, плюс Борман и пилот. Это максимум, но он взлетит.

Гитлер вдруг осознал. По его лицу точно прошло несколько туч, и снова оно обмякло. Он сел в кресло и, откинув голову, закрыл глаза:

– Я устал. Решайте всё сами.

Лей искоса посмотрел на прислонившегося к двери Бормана.

Мартину Борману не было еще сорока пяти лет. В его крепком здоровом теле жила неуемная жажда плотского земного существованья, со всеми его сочными радостями. И этот инстинкт – выжить и жить – безусловно победил бы все, не пройди Мартин за фюрером весь предшествующий этому дню путь. Одна только иллюзия: из тени обратиться в плоть, то есть получить из рук Гитлера законную, «преемственную», а значит, абсолютную власть, сбила в нем все здоровые инстинкты и погрузила трезвый мозг Мартина в своего рода опьянение, казавшееся ему самому лишь очень рискованным, истонченным до невидимости расчетом.

Гитлер уже подписал ту часть завещания, в которой назвал членов будущего руководства. Он, Борман, именовался после смерти фюрера «министром по делам партии»; Лей же – всего лишь руководителем Трудового фронта. Лей становился в партии никем, а он, Мартин, оставался в ней главным и единственным. Правда, еще путался Геббельс в качестве рейхсканцлера… Но, во-первых, Геббельс, скорее всего, последует за Адольфом в мир иной, а, во-вторых, перед Геббельсом вклинился бесцветный, но упрямый Дениц как рейхспрезидент. Одним словом, все козыри были у Мартина в руках, а на примере Адольфа Гитлера он знал, как легко через это «почти» перешагнуть.

Гитлер по-прежнему сидел, откинув голову: он пребывал в прострации. Лей хотя и сохранял еще чувство юмора, но от усталости уже еле держался на ногах; у Хегеля бегал взгляд по этим троим: он только догадывался, что тут решается и «еще что-то». Борман же превосходно владел собой и потому позволил себе несвойственную ему «красивость»: Он отвалился от двери, выгнул грудь, вздернул голову и, шумно выдохнув, шагнул к креслу, в котором полулежал Адольф.

– Мой фюрер! Я благодарен нашему товарищу за это право выбора, предоставленное с риском для его собственной жизни. Но я свой выбор уже сделал! Мой выбор – остаться с вами, мой фюрер, и разделить вашу судьбу до конца. Я почитаю это за величайшее счастье и триумф всей моей жизни!

«Ну и дурак! – мысленно прокомментировал это Лей. – Я тебе дал шанс выбраться и жить. Всего-то лишь потому, что самому мне так жить перед моими детьми будет стыдно. А ты, счастливая скотина, этого чувства начисто лишен. И кормушка бы при тебе осталась. И чавкал бы ты из нее еще лет сорок… а то и все пятьдесят, с твоим-то здоровьем!»

Гитлер провел рукой по лицу и с трудом поднялся.

– Спасибо, Мартин, – кивнул он. – Бог свидетель, как я это ценю. Вы двое, да Геббельсы, только со мной и остались. И еще… мой Руди. Бог знает, что там сделали с ним треклятые англичане.

– Роберта никто не должен здесь видеть, – уже по-деловому напомнил Борман.

– Да, да. Побудьте здесь, мой дорогой друг. Пока я переговорю с женщинами.

Гитлер вышел, сильно прихрамывая. Лей остался ждать.

– Вы, Ганс, всё поняли? – обратился Борман к Хегелю. – О фельдфебеле знают уже все в бункере, а о рейхсляйтере – только здесь присутствовавшие. Вы поняли меня! Ступайте в соседнее помещение и ждите указаний. Что вам принести, Роберт? – спросил он Лея.

– Хорошие новости, Мартин. А лучше приведите сюда детей. Надеюсь, Магде вы обо мне скажете!

– Наверное… как решит фюрер… Все-таки хотите чего-нибудь? Тут склады полны, всего вдоволь.

– Нет, благодарю. Унесите отсюда все кресла и стулья. На корточках я не усну – это проверено.

Собственно говоря, на иной исход своего сумасшедшего предприятия Роберт не особенно рассчитывал. Нет, видно, не суждено Роберту Лею уйти с автоматом в руках, чтобы хоть его дети… «А в бункере, похоже, что-то переменилось, – вяло подумал он. – Борман больше не рвется наружу. Надеются на Венка? Или просто давно уже не видят того, что происходит над ними? Ведь если долго сидеть в безопасности, то начинает казаться, что так может длиться и длиться…»

Все в бункере знали, что прилетел фельдфебель люфтваффе с приказом доставить в объединенный штаб в Доббине нового командующего авиацией рейха Грейма. Борман, пока таскал кресла и стулья, пустил этот слух через