Февраль 1933. Зима немецкой литературы - Уве Витшток

«Б. Ц. ам Миттаг», на первой полосе которого привычным крупным шрифтом написано: «Адольф Гитлер, рейхсканцлер». Новость ошеломляет Ландсхоффа. В ужасе он покупает газету. Издательство «Кипенхойер» никогда не заставляло сомневаться в своей антигитлеровской позиции. Если нацисты придут к власти, о каких вообще шансах на выживание их бедственной компании может идти речь? Ландсхофф вложил в издательство большую сумму из собственных сбережений – неужели совсем скоро, в свои 30 с небольшим, он не только останется без работы, но и разорится?

Он спешит к столику Кайзера и взволнованно протягивает ему газету. Но у Кайзера нет ни малейшего желания вникать в сегодняшние политические дрязги: в последние месяцы канцлеры меняются слишком часто и слишком быстро. Кайзер больше не воспринимает это всерьез: политический балаган превращается в обременительную реальность, которую он пытается игнорировать. «В боулинг-клубе меняется руководство», – говорит он Ландсхоффу, пожимая плечами, берет из его рук газету и бросает ее на один из пустующих стульев. Ему не хочется обсуждать сейчас подобные вещи.

Герман Кестен, второй редактор издательства «Кипенхойер», ни на секунду не сомневается: с этим заголовком их жизнь изменилась навсегда. У него назначена встреча с Ландсхоффом, он обещал заехать за ним после обеда с Кайзером. Кестен входит в «Кранцлер» как раз в тот момент, когда официант подает им кофе. Он подсаживается к ним за столик и заказывает чашку, но не может ее спокойно выпить. Он вскакивает и несется домой.

Вся его семья – мать, сестра Джина и жена Тони – слегли с гриппом. Он и сам только недавно выздоровел. Спустя всего 15 лет после того, как в 1918–1920 годах испанский грипп унес миллионы жизней по всему миру, никто больше не относится легкомысленно к этой болезни. Газеты ежедневно сообщают о новых случаях заражения: только в Берлине их сегодня 373. Во Франкфурте-на-Майне уже более 2000 заболевших, но школы закрывают только в чрезвычайных ситуациях, так как многие ученики живут в таких стесненных условиях, что в противном случае несмотря на холод им пришлось бы скитаться днем на улице.

Кестен знает, что пока у него нет возможности покинуть Германию. Тем не менее он берет паспорта – свой и жены – и спешит во французское консульство оформить визы, после чего он снимает в банке столько денег на дорогу, сколько по закону о валюте ему разрешено взять с собой за границу. Вернувшись домой, он сталкивается с лечащим его семью врачом: тот предупреждает, что жена его не в состоянии путешествовать по меньшей мере еще следующие восемь дней. Побег придется отложить.

* * *

Около полудня Эрих Эбермайер получает из Лейпцига телеграмму от Клауса Манна: «Прибываю сегодня в 14:14. С приветом, Клаус». Около двух часов дня Эбермайер отправляется на вокзал. Серый, пасмурный зимний день. Стоит Эбермайеру войти в просторный вестибюль, как до него доносятся голоса разносчиков газет: «Адольф Гитлер, рейхсканцлер». Он покупает номер «Б. Ц. ам Миттаг» и, бледный, встречает своего гостя на перроне.

Клаус Манн сначала улыбается, но вздрагивает в ужасе, разобрав заголовок газеты, которую Эбермайер протягивает ему. Он никогда бы не подумал, что такое может случиться. Он пристально смотрит на газету, но дальше не читает: «Какой кошмар…» Сначала он идет не спеша, потом ускоряет шаг, но даже ему непонятно, куда он идет. Следующую мысль он адресует отцу: «Это и для Волшебника[41] будет кошмаром…»

Вместе с Эбермайером он отправляется в ресторан, пытаясь успокоиться, и, хотя бы потому, что им на ум не приходит ничего лучшего, после они хотят поработать над адаптацией «Ночного полета» дома у Эбермайера. Они думали в самых грубых чертах набросать сегодня третий акт, но мысль без конца теряется, дело не двигается с места. Работа внезапно утратила смысл. Понятно, что в новой политической ситуации ни один театр в стране не заинтересуется театральной постановкой французского романа от противника нацистов и гомосексуала Клауса Манна и его не менее гомосексуального друга Эбермайера. Зачем тратить на это время? «Просто не будем указывать мое имя…» – предлагает Манн. «Глупости! Мы отложим пьесу на год», – успокаивает его Эбермайер.

Они прекращают работу и отправляются в театр на «Похвалу земле», комедию австрийца Рихарда Биллингера, который в последнее время пользуется большим успехом: в прошлом году вместе с Эльзой Ласкер-Шюлер он удостоился премии Клейста. Клаусу Манну интересно, но он быстро понимает, что пьеса ему не по вкусу: слишком много природного мистицизма для такого городского жителя, как он. Ко всему прочему, актеры не справляются с австрийским диалектом.

Ближе к полуночи Эбермайер провожает его до вокзала: они прощаются у спального вагона и договариваются, что через две недели Эбермайер навестит Клауса в Мюнхене, чтобы продолжить работу над «Ночным полетом». Так договариваются, всерьез не веря в то, что встреча состоится. Клаус Манн, рухнув на свое место в купе, машет рукой другу на платформе – и поезд исчезает в ночи. Им больше не суждено увидеться.

* * *

Во второй половине дня Гитлер фотографируется, стоя за столом канцлера. Официальный снимок вступления в должность. Взгляд в сторону, мимо объектива камеры, вникуда; руки спрятаны в карманах двубортного пиджака – на редкость вызывающий жест. Конечно, ему следует демонстрировать решимость, но впечатление такое, будто он что-то прячет в руках. Свободного пространства практически нет: перед ним почти пустой стол канцлера, слева – обитое бархатом кресло канцлера, за спиной – небольшой шкаф для хранения документов, справа – тумбочка. Чтобы придать этой скованной официозностью сцене хоть что-то светлое и доброе, фотограф поставил корзину с ландышами на шкаф позади Гитлера.

Позже, во время первого заседания кабинета министров, между Гитлером и Гугенбергом вновь разгорается спор о новых выборах. Но сопротивление Гугенберга уже бессмысленно, и ему не остается ничего иного, как оставить решение за Гинденбургом: на правах рейхспрезидента он может либо подписать приказ о роспуске парламента, либо отклонить его.

Вечером на Паризерплац и на Вильгельмштрассе начинает собираться народ: новое правительство заявляет массовое факельное шествие. Уличные торговцы повсюду продают горячие сосиски и выпивку. С половины восьмого вечера подразделения СА и СС, а также «Стального шлема» немецких националов маршируют длинными колоннами с запада через Тиргартен к Бранденбургским воротам. Предположительно, всего около 25 тысяч человек. На Шарлоттенбургер-шоссе, ведущем прямо через ночной парк, горящие над облаченными в форму людьми факелы по обеим сторонам от процессии кажутся узкими светящимися лентами. Барабаны грохочут, воздух пропитан запахом керосина. Между колоннами маршируют знаменосцы и оркестры, исполняя песню Германии или Пруссии. Но как только Бранденбургские ворота остаются у них за спиной