Жизнь и творчество Михаила Булгакова. Полный лексикон - Борис Вадимович Соколов

получить отдельную комнату в июле – августе?» 28 мая Волошин ответил утвердительно и просил «привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)». Согласно записи в «Домовой книге» Волошиных, Булгаковы прибыли в Коктебель 12 июня, а уехали 7 июля, как сообщала в письме мужу отдыхавшая вместе с ними пианистка М.А. Пазухина. 18 июня она рассказала о том, как Булгаков читал повесть «Собачье сердце» всем обитателям волошинского «Дома поэта» (писателю Леониду Леонову (1899–1995) с женой, супругам А.Г. и Н.А. Габричевским, искусствоведу и художнице, поэту Г.А. Шенгели и др.): «Третьего дня один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку» (фамилии писателя и точного названия повести М.А. Пазухина предусмотрительно не упомянула). Ее младший сын, полуторагодовалый Вадим («Дым»), был любимцем всех отдыхающих в «Доме поэта», в том числе и Булгаковых, о чем М.А. Пазухина сообщала мужу 19 июня: «Как я выяснила с женой Булгакова… Дым даже вдохновил их иметь своего, – только если бы она знала, что мальчик… Сам Булгаков с ним у моря ходит на голове, кувыркается, и Дым ему во всем подражает. И никогда он не пройдет мимо него, не поговорив и не пошалив с ним».

В связи с Дымом между Булгаковым и М.А. Пазухиной произошел перед самым отъездом следующий характерный разговор, зафиксированный в ее письме 7 июля 1925 г. Пазухина заявила писателю: «А я скажу Вам вот что, – у Вас большая потребность иметь собственного сына, и Вы будете очень хорошим отцом». Булгаковскую реакцию она передала в следующих словах: «Он сначала сказал так задумчиво: «Да, – а потом говорит, – вы это сказали наверное по поводу Дымка. Нет, я и так хотел бы иметь, если бы знал, что он будет здоровый и умный, а не идиот, – тогда я хотел бы иметь, а так как я знаю, что он здоровым не может быть (он сам болезненный и нервный), то и не хочу. Ну, а Дымулю вашего я в частности страшно люблю. Это удивительный мальчик, с такой лукавой улыбкой – иногда даже кажется, что он обдумывает диссертацию, и страшно занятный мальчик, и страшно симпатичный…» Много говорил, я уж не запомнила… Он прямо с поразительной нежностью к нему относится, с каким-то… богатством чувств…» Очевидно, Булгаков еще тогда опасался наследственного нефросклероза, сгубившего его отца, и негативного влияния на потомство собственной неврастении. В булгаковском архиве сохранился путеводитель «Крым», где писатель, в частности, выделил следующие слова: «Крымское сирокко доводит нервных больных до исступления. Люди умственного труда чувствуют ухудшение… Неудобство комнат, полное отсутствие медицинской помощи… И не могут люди с больными нервами долго по ночам гулять… Как только мраком окутывается долина, идут они в свои комнатки и спят, тревожимые страшными сновидениями». И в Коктебеле Булгаков убедился в справедливости сказанного в путеводителе. Больше он туда не приезжал, хотя Волошин звал его в гости и на следующий год, прося также в письме от 26 апреля 1926 г. привезти окончание «Белой гвардии» и продолжение «Роковых яиц» (очевидно, имелось в виду «Собачье сердце»). По воспоминаниям Л.Е. Белозерской, Булгаков «не очень-то любил дальние прогулки. Кроме Карадага мы все больше ходили по бережку, изредка, по мере надобности, купаясь… М.А. оставался непоколебимо стойким в своем нерасположении к Крыму. Передо мной его письмо, написанное спустя пять лет, где он пишет: «Крым, как всегда, противненький…» И все-таки за восемь с лишним лет совместной жизни мы три раза ездили в Крым: в Коктебель, в Мисхор, в Судак, а попутно заглядывали в Алупку, Феодосию, Ялту, Севастополь… Дни летели, и надо было уезжать». Однако в П. по К. писатель, полемизируя с путеводителем, говорил и о приятной стороне отдыха: «Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно, лежали, как ящерицы на солнце. Зелени – океан; уступы, скалы… Не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, а пешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега».

«Рабочий город-сад»

Очерк, имеющий подзаголовок «Закладка 1‐го в Республике рабочего поселка». Опубликован: Рабочий. М., 1922, 30 мая. В очерке рассказывается о создании первого рабочего поселка под Москвой у станции Перловка на Погонно-Лосином острове рабочими и служащими трех московских предприятий: завода «Богатырь», электростанции «1886 года» и интендантских вещевых складов. Поселок назывался «Дружба 1‐го марта 1917 года», поскольку его устав был утвержден еще Временным правительством, созданным после Февральской революции. Поселок на 1,5 тыс. человек с домиками по образцам английских Булгаков сравнил с искусно возделанным садом и назвал будущий поселок «городом-садом». Не исключено, что этот образ был использован писателем Владимиром Яковлевичем Зазубриным (Зубцовым) (1895–1937) в очерке «Неезжеными дорогами» (1926), где о городе Кузнецке, который «стоит на золоте, угле и железе», говорится, что «городу этому суждено расцвесть». Позднее булгаковский «город-сад» как через очерк В.Я. Зазубрина, так и непосредственно мог повлиять на Владимира Маяковского (1893–1930) в стихотворении «Рассказ о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка» (1929), где формула «город-сад» применяется уже ко всем грядущим свершениям первой пятилетки. Она стала частью мифа социалистического строительства («через четыре года здесь будет город сад» и «я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в Стране Советской есть»).

«Самогонное озеро»

Фельетон. Впервые: Накануне. Берлин – М., 1923, 29 июля. Вошел в сборник: Булгаков М. Трактат о жилище. М.-Л.: Земля и фабрика, 1926. Фельетон представляет собой серию зарисовок из быта Нехорошей квартиры № 50 в доме № 10 по Б. Садовой. В тексте, включенном в сборник, был сделан ряд сокращений. Наиболее принципиальное из них – пропуск «Заключения»: «У меня есть проект. В течение двух месяцев я берусь произвести осушение Москвы если не полностью, то на 90 процентов.

Условия: во главе стану я. Штат помощников подберу я сам из студентов. Жалованье им нужно положить очень высокое (рублей 400 золотом. Дело оправдает). 100 человек. Мне – квартиру в три комнаты с кухней и единовременно 1000 рублей золотом. Пенсию жене, в случае если меня убьют.

Полномочия неограниченные. По моему ордеру брать немедля. Судебное разбирательство в течение 24 часов и никаких замен штрафом.

Я произведу разгром всех Сидоровых и Макеичей и отраженный попутный разгром «Уголков», «Цветков Грузии», «Замков Тамары» и т. под. мест.

Москва станет как Сахара, и в оазисах под электрическими вывесками «Торговля до 12 час. ночи» будет только легкое красное и белое вино».

Данная купюра появилась неслучайно. В момент первой публикации С. о. советская власть еще не отменила полностью введенный с началом Первой мировой войны сухой закон и не выпускала государственной водки,