Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко

что война близится к своему завершению – очень уж обеспокоенными и испуганными начали выглядеть их истязатели. Однажды немцы согнали оставшихся в живых заключенных в колонну и стремительным маршем погнали их куда-то из города. Три дня люди шли без еды и воды, буквально изнемогая от усталости.

Бабушка рассказывала, что к тому времени совершенно обессилела от голода и болезней. Она понимала, что если отстанет, то охранники сразу же пристрелят ее, как делали это со всеми, кто имел несчастье выбиться из строя. И тогда более старшие девушки и женщины, сами падающие с ног от слабости, понесли ее, пятнадцатилетнюю девочку, на руках.

Я пытаюсь представить себе эту картину – качающиеся, как былинки на жестоком ветру, люди, невзирая на злые окрики надзирателей, поднимают упавшую и уже простившуюся с жизнью бабушку и несут ее на себе несколько километров…

Практически, они вытащили ее с того света. Невероятным усилием воли вырвали из лап смерти и оставили среди живых. Ну, как не поклониться до земли таким потрясающим людям?! Как не преисполниться чувством вечной к ним благодарности?!..

Наконец, их пригнали к какому-то заброшенному, нежилому зданию. По толпе разнеслась страшная весть, что узников доставили к месту грядущего расстрела. Их заперли в этом холодном, мрачном доме и люди без сил повалились на пол. Многие плакали, предчувствуя скорую кровавую развязку. Так прошло какое-то время.

И вдруг немецкие охранники куда-то исчезли. Не было ни стрельбы, ни какого-либо другого шума. Они просто сбежали от тех, кого еще недавно готовы были расстрелять. Причина этого бегства выяснилась буквально через пару часов, когда закрытые снаружи двери неожиданно открылись и на пороге появились русские солдаты. «Женщины, выходите! Вы свободны!» – это были первые слова, которые они услышали от своих спасителей.

Несчастные узницы были до такой крайности истощены, что даже радоваться не могли своему освобождению. Им дали воды и предупредили, что кормить сразу никого не будут, так как, из-за долгого голода, желудки у людей отвыкли работать и прием грубой пищи может спровоцировать летальный исход.

«Потерпите немного, дорогие! – говорили наши солдаты, – Не обижайтесь, что мы не даем вам кушать. Понадобится какое-то время, прежде чем вы хотя бы немного окрепнете и сможете нормально питаться без угрозы для жизни».

Вся эта жуткая концлагерная эпопея с ежедневными побоями, изматывающей работой, лишением и без того скудной еды, угрозами расстрела и постоянным стоянием босяком на бетонном полу (обувь у заключенных отбирали) так подействовала на бабушку, что она еще долгое время после войны не могла ходить.

Возвратившись из плена – добрые люди помогли калеке добраться до дома – бабушка (тогда еще юная девушка) всерьез думала, что так и останется прикованной к инвалидному креслу, но неожиданно, о ее беде узнала какая-то местная, деревенская знахарка, которая взялась поставить бабушку на ноги.

И благодаря ее тайному искусству, состоящему из каких-то яростных нашептываний, заклинаний, втираний неизвестных мазей и прочих удивительных вещей, болезнь отступила! Бабушка снова научилась ходить, хотя сильная хромота, как напоминание о фашистском концлагере, осталась у нее на всю жизнь.

Бабушка моя была невероятно, просто необычайно трудолюбива! Я никогда не видел ее праздно сидящей без дела – это невозможно было представить! Она постоянно была чем-то занята и везде успевала. Даже когда ей, еще задолго до пенсии, приходилось отрабатывать свои бесчисленные «трудодни» в колхозе – долгое время денег крестьянам за работу не платили – она умудрялась вести еще большое подсобное хозяйство…

Я так и запомнил ее бегающую, прихрамывающей, по двору и справляющую решительно всякую работу! Бабушка несколько раз в день доила коров, кормила многочисленную домашнюю птицу – куриц, гусей, уток, не забывая и прочую, имеющуюся у нее живность, в виде свиней, кроликов и наглого козленка, который со временем вырос в совершенно распоясавшегося козла.

Она также готовила еду на всю свою семью, мыла полы и окна в доме, стирала одежду в огромном эмалированном тазу (о стиральной машине в деревне того времени могли только мечтать!) копалась на бесконечных грядках, где выращивалось абсолютно все, что было необходимо для питания, окромя хлеба – его мы покупали в магазине.

Добавьте к этому ее постоянную опеку над двумя своими непутевыми сыновьями (моими дядьками), и страшные переживания, связанные с искалеченной судьбой младшей дочери (моей матери), и вы поймете, что жизнь ее, мягко говоря, была не сахар. Свою чашу страданий она испила до дна.

Вообще, люди старой закалки не чета нам – лентяям, бездельникам и дармоедам. Подумать только, сколько невообразимых испытаний им пришлось вынести на своем веку! Насильственная коллективизация, массовые репрессии, Великая Отечественная война, послевоенное восстановление страны. По сравнению с ними мы живем, как на курорте – наверное, все наиболее плохое и тяжелое, они взвалили на себя, оставив нам лишь самую малость, чтобы жизнь совсем уж медом не казалась.

Интересно, а жила ли бабушка когда-нибудь для себя? Сколько я ее помню, она всегда беспокоилась за других. Переживала, хорошо ли накормлен человек? Обстиран ли, одет, обут? Не капает ли ему за воротник? В тепле ли его ноги? Мне даже неловко было видеть, как она обо всех нас хлопочет. «Бабушка, очень тебя прошу, отдохни немного – мы и сами справимся!» – пытался освободить я ее от какой-нибудь работы, но она только отшучивалась в ответ: «Почивать будемо на кладбыще, Олег!».

Удивительно, но пройдя через все самые жестокие испытания, познав голод, нищету, побои, не раз заглянув в глаза смерти, бабушка Люба не растеряла своей любви к людям. Напротив, она даже как бы сверх меры наполнилась ею! Как будто, чем больше мы в жизни страдаем, чем больше носим в своем сердце невыносимой боли, тем сильнее любим все человеческое. А может, так оно и есть на самом деле?

Пройдет какое-то время, и бабушка угорит ночью во сне в собственном доме, по какой-то, так и не выясненной до конца причине, то ли позабыв, то ли не сумев открыть печную заслонку. И никого из тех, кого любила она или кто любил ее, не окажется в ту роковую минуту рядом, чтобы предотвратить эту страшную, нелепую смерть…

Мой дедушка, Григорий Гаврилович Сукаченко, вел свой род от легендарных запорожских казаков, которые, как известно, отличались неукротимым нравом и лихой бесшабашностью! Столь отчаянные, бунтарские гены, разумеется, не могли не сказаться на его сложном и противоречивом характере. Дед много грешил в своей жизни, но и хорошего тоже сделал немало.

Несмотря на всю свою худобу и сухощавость дед был очень выносливым в работе и в питье. По