Александра Толстая - ДОЧЬ

— О нет, эти нас не интересуют, они эмигранты.

— Почему вы не возвращаетесь домой? — спрашивали нас японцы. Они не верили, что это опасно, что нас могут сослать куда–нибудь в Сибирь или сгноить в тюрьме, может быть, даже расстрелять.

Часть японской интеллигенции была против своего микадо, против военной партии, охраняющей японский монархический строй, и, как бы в противовес консерваторам, видела спасение в коммунизме. Они считали коммунизм интереснейшим экспериментом русских людей и восхищались им, считая, что он освободил русский народ от деспотизма царского правительства и открыл путь к свободе и благополучию.

Мы были в отчаянии. Казалось, что нам никогда не удастся уехать из Японии. Но неожиданно мы все трое получили приглашение обедать у американского посла.

ПРОЩАЙ, ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА — ЯПОНИЯ

За 12 лет жизни в Советской России я отвыкла от цивилизации. В России мы одевались Бог знает во что, только бы прикрыться, мерзли с маленькими железными печками–лилипутками, которые топили дровами, жили без горячей воды, без ванн. А теперь, в Японии, мы жили в крошечном домике в три комнаты, в одной из которых, побольше, жила Ольга с дочерью, в другой, поменьше, я, а в третьей, кухне, мы и готовили и ели. Мыться мы ходили в баню, где прислуживал мужчина банщик, ходили в доме без башмаков в «таби» — подобие японских носков с одним большим пальцем, спали на полу, как японцы, потому что кроватей не было; во всей квартире был только один стол, за которым обедали, писали и Мария готовила уроки, и три стула, которые переставляли из одной комнаты в другую.

Как мы ни старались получше причесаться и одеться для посольского обеда, но каким странным казалось, вероятно, мое чересчур длинное, с длинными рукавами и высоким воротом черное шелковое платье, которое я называла «лекционным», мои «лаковые» мужские башмаки, единственные, которые я могла достать на свою ногу в Японии, весь наш облик, потому что, как ты ее ни прикрывай, нищета всегда кладет на людей свою печать.

Посол и его жена прекрасно нас приняли, стараясь сделать все возможное, чтобы мы хорошо и просто себя чувствовали. Но… мы были люди из разных миров. Они жили в мире порядочности, уважения к личности, довольства, уверенности в себе, а мы пришли из мира насилия, бесправия, нищеты… Мы отвыкли от салфеток, роняли их и ныряли за ними под стол (в Советской России из салфеток шили белье), я не знала, зачем после сладкого подали чашечки с теплой водой. У нас в доме в старое время подавали чашечки со стаканчиками теплой воды и мятой, чтобы полоскать рот после обеда. Я следила за другими и увидала, что они ополаскивают руки после сладкого и указательным мокрым пальцем утирают себе губы, и я, хотя смысла в этом действии не уразумела, сделала то же… Кроме того, я заметила, что американцы, отрезав мясо, перекладывают вилку в правую руку, кладут мясо в рот, затем снова вилка переходит в левую, нож в правую. Нас в детстве гувернантки так не учили… Ужасная канитель, особенно если есть хочется, но и эту премудрость я тоже скоро усвоила. Надо же было цивилизоваться!

За обедом посол меня много расспрашивал о Советской России и с большим интересом слушал мои рассказы. А после кофе посол встал и, сказав, что ему необходимо со мной весьма конфиденциально переговорить, попросил меня в свой кабинет.

Я испугалась. Что это могло быть? Может быть, что–нибудь связанное с Советами? Может быть, они требуют, чтобы нам не выдавали виз в Соединенные Штаты? Разные лезли в голову глупые мысли, мысли, которые только и могут лезть в голову потерявшего уверенность советского человека, психология которого так отличается от психологии людей, живущих в свободной стране.

Посол пропустил меня вперед, подвинул мне кресло, и мы сели за громадный письменный стол. Он выдвинул один из ящиков и достал письмо.

— Это письмо адресовано на мое имя, — сказал он. — Прочтите и дайте ответ. Я его содержание знаю.

«Дорогая г-жа Толстая, — писал человек из Канады. — Газеты печатали, что вы в Японии и не хотите возвращаться на свою родину — Россию и что вы хотели бы приехать в Канаду, если иммиграционные власти вам позволят это сделать. Вам это удалось бы, если бы вы вышли замуж или за американца, имеющего собственность в Канаде, или за канадца. Пишущий эти строки — американец, который имеет собственность и в Канаде, и в Соединенных Штатах, что дало бы вам возможность устроиться в любой из этих стран. Я очень хотел бы познакомиться с вами и, если бы мы не подошли друг к другу, я, как супруг–приятель, мог бы выбрать вам мужа, который подошел бы, так как я изучаю физиономию (student of physiognomy), френологию (phrenology), линии рук (palmestry) и другие науки. Дам здесь мало. Я женюсь только по любви, иначе — нет. Здесь есть люди, которые видели и знают вас, которые думают, что вы чудо. Они говорят, что вам около 30 лет. Мне — 49. Если бы мы нашли, после того как мы женимся, что мы сделали ошибку, я сделаю все от меня зависящее, чтобы произвести дружеский развод. Пришлите вашу фотографию и вашу биографию, Я сделаю то же самое, если бы вы захотели попробовать новую форму романа, как я вам предложил. Побывайте у американского консула для дальнейшей информации, если вы заинтересованы, и этим сделаете оолыпое одолжение приглашающему вас другу. Саскачеван, Канада.

Подпись».

— Что вы об этом думаете? — спросил посол.

— Как что? Напишу ему письмо с отказом и благодарностью…

— Но вы не хотите серьезно обдумать его предложение?

Я расхохоталась.

— Что вы находите в этом смешного? — спросил посол с некоторой обидой в голосе.

— Простите, но мне смешна одна мысль, что я могу выйти замуж в моем возрасте, мне уже 48‑й год. А потом, что за странная идея — пишет совершенно чужой человек…

— Но я все–таки вас не понимаю? Это было бы выходом из вашего положения, а он же предлагает вам, в случае, если вы не подойдете друг другу, немедленно дать вам развод.

Но посол не мог убедить меня. Я взяла письмо домой и ответила канадцу, что благодарю его за предложение, но воспользоваться им не считаю возможным.

В это же приблизительно время приехала из Европы большая приятельница моей сестры Тани, мадам Майриш, очень милая, живая, образованная люксембуржанка, с которой было легко и приятно. Она обещала моей сестре разыскать меня и узнать, чем она может м-не помочь, и сразу же предложила мне денег. Я сказала ей, что в настоящее время у нас нет визы, но что если бы ее получили, то я очень просила бы ее дать мне тогда взаймы достаточно денег, чтобы нам троим проехать в третьем классе в Америку.

Наконец, в конце апреля 1931 года нас вызвали к американскому консулу и вручили нам то, что называлось Affidavit reunavailable documents. Это были документы на простой белой бумаге, которые мы должны были подписать и где было сказано, что бумаги эти выданы нам вместо паспортов, которых мы не имеем, так как не признаем власти, которая теперь в России, на нашей родине.