Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Красная армия, сопротивляться было бесполезно. Приказали выстроиться по полкам, никого не тронули. Дали полкам свои номера и назвали их – «Донской кавалерийский полк номер такой-то», вместо «Донской казачий». В каждом полку оставили на местах весь старый командный состав офицеров и урядников и назначили комиссаров. Вот и все, а было нас 22 тысячи шашек, – сказал этот донец, есаул, командир полка.

– Потом послали нас против кубанских «зеленых». Жилось неплохо. А теперь, когда полки проходили Ростов на Польский фронт, снимают подозрительных, и вот мы здесь. В особенности вылавливают чинов мамонтовского корпуса, которым пощады нет за их участие в прорыве, – закончил печально он.

Только здесь, и впервые, мы узнали о трагедии Донской армии, произошедшей в Новороссийске. Судьба и Донской, и Кубанской армий была почти аналогична.

По вечерам громадные массы донских казаков пели свои старинные песни. Они их пели молитвенно, словно взывали к Богу о своей неволе.

При нас был арестован известный красный командир конного корпуса Думенко, долго и довольно удачно воевавший против нас. Его части проходили поездами через Ростов на Польский фронт; он лично был задержан и отправлен в Азов, в тюрьму. Нас удивило, что власть посмела арестовать такого популярного кавалерийского начальника, принесшего много пользы Советам, и что корпус его не отстоял. Мы прочитали в газетах, что «при невыясненных обстоятельствах был убит комиссар его корпуса, грузин, в гибели которого подозревался сам Думенко», то есть это он приказал убить своего комиссара, с которым очень не ладил. В обвинительном акте было другое – «за присвоение больших сумм денег».

В газете приведен и диалог между председателем суда и Думенко: «Правда ли, что Вы были ротмистром?» – «Нет, я был только вахмистром кавалерии». – «Вы, по должности командира корпуса, получали жалованье две тысячи рублей в месяц, откуда же у Вас, при обыске, нашлась такая большая сумма денег?» – переспросил председатель суда.

Это было «главной виной Думенко» официально. Мы слышали, что его корпус хотел выручить своего командира, но власть все предусмотрела: суд был в Азове, то есть в стороне от Ростова, очень скорый, и Думенко расстреляли немедленно там же.

Генерал Морозов запротестовал, что нас посадили в лагерь. Протестовал он лично, никого не спросив, даже и генералов, указав, «что мы сдались добровольно, по условиям с красным командованием, которые нарушены».

Нас оскорбляли его доводы, что «мы сдались добровольно», чего, конечно, не было – нас ведь сдали!

Вызвали в город, в Чека, для допросов. Допрашивали персонально, поодиночке, вежливо. У меня спросили фамилию, чин и должность. Перед следователем лежала толстая книга в черном переплете. Он открыл ее, просмотрел и сказал:

– Вашей фамилии у меня нет, а вот Савицкого – нет ли среди вас?

Я ответил, что такого человека среди нас нет, о каком Савицком он спрашивал – не знаю.

Опросив всех и узнав, что мы «морозовцы» – так нас потом называли красные, сказали, что наведут справки, «как капитулировала Кубанская армия, и примут решение». И оно принято было скоро. Власть уведомила генерала Морозова: «т. к. группа состоит из старших начальников, все будут отправлены в Москву, в главный штаб, где и получат назначения на Польский фронт для защиты отечества». Это нас не радовало, так как защищать красную Россию никто не хотел.

Станичник красного главкома

Первая большая остановка поезда в Новочеркасске. Некоторые из нас с удовольствием купаются в реке Аксай. Река тихая, вода мутная. Генерал Морозов оказался отличным пловцом. В город нас не пустили, но у вокзала купили продукты у торговавших баб. По поднимающейся от вокзала улице погнали под сильным конвоем большую группу донских казаков.

Двинулись дальше. В нашем вагоне Лабинцы, Корниловцы, Кавказцы, учебняне-пластуны и другие молодые штаб-офицеры. Генерал Морозов со своим штабом, генералы и старые полковники – в переднем вагоне.

В каждом вагоне красноармеец с винтовкой. В нашем – здоровый 22-летний парень, русый, с открытым лицом, в потертом обмундировании и босиком. Охрана нас его совершенно не интересовала. Поставив винтовку в угол вагона, сел у двери, свесил босые ноги и что-то напевает. Сидим и мы с ним рядом, разговорились.

– Как твое имя? – спрашивает кто-то.

– Ляксандра, – отвечает коротко.

Его ответ сразу же показал нам, кто он. Конечно, расспросы – какой губернии? почему в Красной армии? Он из Астраханской губернии, но по левую сторону Волги. Он видал белых: «При них было хорошо, потом пришли красные и мобилизовали молодежь, но сапог не дали». И он все равно «как-нибудь, но убежит домой».

Всю дорогу до Москвы в течение 2 дней он неизменно исполнял все наши поручения – купить что или принести кипятку.

Богатырь с мощным голосом, войсковой старшина Березлев сидит в открытых дверях вагона, спустив ноги вниз. Подходит «Ляксандра», присаживается рядом и говорит:

– Эй!.. Подвинься, товарищ!..

– Да не товарищ я тебе, а господин полковник!.. Ишь, сверстника нашел! А то вот как двину я тебя, так и вылетишь из вагона! – резко и серьезно отвечает ему Березлев.

Наш конвоир смутился, ничего не ответил и тихо присел. Потом мы их «примирили».

Но вот он сменен. Вместо него появился аккуратно одетый и серьезный красноармеец. Стоит в углу с винтовкой и с нами не разговаривает, но внимательно смотрит на нас.

– Откуда будешь, земляк? – спрашивает кто-то.

– С Кубанской области, – огорашивает он.

– Иногородний?.. Из города?.. Из какого села? – забросали его вопросами.

– Из станицы Петропавловской, – отвечает он.

В нашем вагоне сидит хорунжий Долженко этой станицы. Услышав слова конвоира, подходит к нему, всматривается в его лицо, но не узнает. Вступает с ним в разговор – где жил, кого знает в станице? Оказывается, тот с самого начала был в Красной армии, у Сорокина, которого хорошо знает, как своего станичника и начальника.

Красноармеец говорит не торопясь, думая, и знает, что говорит. Вот его слова:

– Сорокин не был красным по-настоящему. Но он не был и за Деникина. Он хотел сделать что-то свое и, во всяком случае, не коммунистическое. Он был очень умный человек, сильно военный, удачно командовал и был очень популярен тогда в своей армии. И очень жаль, что он погиб. Я был в его личном конвое, почему многое знаю.

На наш вопрос: «Ну а теперь как в Красной армии? Что она хочет?» – он ответил:

– Хотеть уже нельзя, а надо исполнять то, что прикажут. А деваться некуда.

Мы проезжаем по Донской области, где жизнь идет как будто нормально и где на вокзалах можно достать съестное. Но вступаем в Воронежскую губернию, и все переменилось.