Андрей Громыко. Дипломат номер один - Леонид Михайлович Млечин

и объяснял Москве, почему американцы поступают так, а не иначе. Советские вожди безоговорочно доверяли Добрынину. Но ему доверяли и в Белом доме. Знали: с ним можно иметь дело – спорить, но договариваться! Добрынину помогало не только знание американского менталитета, но и врожденное обаяние и замечательное чувство юмора.

Однажды он получил указание из Москвы встретиться с президентом Линдоном Джонсоном в промежутке между шестью и восемью вечера по вашингтонскому времени. А это был выходной день! Но американский президент дал послу номер личного телефона. И когда Добрынин позвонил, Джонсон снял трубку и любезно пригласил его заглянуть в Белый дом. Выслушал советского посла, угостил его хорошим виски, рассказал несколько смешных случаев из истории родного штата Техас. В отличие от других послов, Добрынин приходил на встречи без переводчика – он владел английским и обладал феноменальной памятью. А разговор один на один свободнее и полезнее. Дипломатия – дело тайное, секретное, закрытое.

Принимая Добрынина, новый хозяин Белого дома Джимми Картер, который выиграл выборы у Джеральда Форда, с гордостью заметил:

– Только в Америке рядовой человек может стать «императором», то есть президентом.

Добрынин тут же рассказал Картеру историю наполеоновского маршала Бернадота, ставшего королем Швеции:

– Придворные врачи замечали за ним одну странность. Он никогда не снимал рубашку, когда они его обследовали. Причина выяснилась после его смерти. На его груди была татуировка: «Смерть королям!» Татуировка была сделана, когда Бернадот свергал короля в революционной Франции.

«Картер и его советники рассмеялись, – вспоминал Добрынин, – атмосфера встречи приняла непринужденный характер».

Добрынину установили аппарат прямой связи с Государственным департаментом, ему даже не требовалось набирать номер: он просто снимал трубку и говорил с госсекретарем… Уникальный эпизод в дипломатии! Новый руководитель американской дипломатии Сайрус Вэнс пожелал сохранить установленную Киссинджером практику. В приемной советского посла стояли два телефонных аппарата без наборных дисков. На одном было написано «Збиг», на другом – «Сай». То есть Збигнев Бжезинский, помощник президента, и Сайрус Вэнс, госсекретарь.

Сайрус Вэнс работал прежде главным советником Министерства обороны, заместителем министра обороны, полномочным представителем по улаживанию внутренних и внешних кризисов в администрации президента Линдона Джонсона.

– Мне, – вспоминает Добрынин, – пришлось провести около восьмидесяти встреч по берлинским делам с госсекретарем Вэнсом. Каждый из нас упорно повторял одно и то же, как заезженная пластинка, потому что все аргументы были исчерпаны.

И Сайрус Вэнс как-то сказал:

– Давай сделаем так. Когда ты приходишь по берлинским делам, то говоришь, что начинаешь беседу, скажем, с вопроса, известного нам под номером пять. Я ссылаюсь на ответ номер восемь. После этого мы пьем виски и расходимся. Ты возвращаешься в посольство, все вопросы и ответы у тебя есть, и ты пишешь в Москву отчет о беседе, а я в том же духе докладываю президенту.

Госсекретаря Вэнса считали чопорным, скучным, осторожным и мелочно пунктуальным. Но он был честным, опытным, быстро схватывал суть вопроса. Самого себя он называл настырным: небесполезное качество в переговорах с Громыко. Вэнсу приходилось труднее, чем Громыко, который всю жизнь занимался одним делом и все держал в уме. Андрей Андреевич вообще ощущал свое превосходство над американскими дипломатами, которые каждые четыре года менялись; каждая новая команда заново осваивала науку общения с русскими.

Андрей Андреевич прибыл в Вашингтон на встречу с Вэнсом с таким видом, словно его словарь целиком состоял лишь из производных от слова «нет», писал Строуб Тэлбот, журналист, при президенте Билле Клинтоне сам ставший дипломатом. Даже после ночи, проведенной в советском посольстве, где министр отсыпался после долгого перелета, Громыко хмурился и сердился, взирая на все с неприязнью. Потом состоялся обед, и участники переговоров как бы забыли о разногласиях. Советский министр вспоминал о временах своей посольской работы в Вашингтоне и всем понравился. Как выразился один из присутствовавших на переговорах, «это был единственный раз, когда я увидел, что кислая складка у рта Громыко разгладилась».

Государственный секретарь США С. Вэнс прибыл на переговоры с Громыко. 19 апреля 1978

[ТАСС]

После обеда госсекретарь Вэнс в личной беседе (присутствовали только переводчики) предупредил Громыко: если во время намеченной на следующий день встречи с президентом Джимми Картером повторится такая же сцена упрямства, которую целый день терпит Вэнс, переговоры об ограничении ядерных вооружений тут же и скончаются. Тогда Громыко переменился. Он сообщил, что у него есть полномочия предложить целый ряд компромиссов. Вэнс с трудом удержался от вздоха облегчения. Переговоры были спасены.

С Картером Громыко пришлось непросто. Преследование диссидентов, инакомыслящих породило волну антисоветских настроений. Когда Громыко появлялся на Западе, журналисты спрашивали его о процессах над диссидентами.

– Процессы? Какие процессы? – переспрашивал министр иностранных дел, приложив руку к уху. Затем отвечал:

– Я не хочу обсуждать эти вещи.

Громыко сказал своему заместителю Семенову:

– Мы много еще будем иметь историй с Картером. Он допускает вещи, которых не допускал даже Трумэн. Самое красноречивое подтверждение – одновременное направление послания генеральному секретарю ЦК Брежневу и письма Сахарову. Ничего хорошего от Картера ожидать не приходится.

Трижды Герой Социалистического Труда академик Андрей Дмитриевич Сахаров, создатель советского ядерного оружия, всегда мыслил иначе, чем другие. Он был диссидентом. Прежде всего в науке! Потому и находил решения, недоступные другим. Они-то мыслили, как положено, как принято, как привычно. Инакомыслие помогало ему увидеть то, чего не видели остальные.

После создания водородного оружия академик Сахаров попал в узкий круг самых ценных для государства ученых. Этим людям государство обеспечивало сказочную – по тем временам – жизнь, создавая все условия для плодотворной работы. Но Андрей Дмитриевич был поразительно равнодушен к материальным благам. Его волновало другое. Он первым заговорил о том, какую опасность представляет созданное им оружие. Одни только испытания термоядерного оружия наносят непоправимый ущерб человечеству. А уже затем он задумался над несправедливостью окружающего мира…

Президент Джимми Картер, как человек очень совестливый, постоянно говорил о том, что Советский Союз обязан соблюдать права человека. Громыко не обращал внимания на его слова и переходил к большой политике. Однажды во время беседы с Громыко Картер завел речь об арестованном в Москве инженере-математике Анатолии Борисовиче Щаранском, который добивался выезда в Израиль. Его не только не отпустили, но и посадили как американского шпиона. Громыко недоуменно переспросил президента:

– А кто это – Щаранский?

Картер обомлел и перевел разговор на другую тему. Присутствовавший при разговоре посол Добрынин подумал: ловко министр ушел от неприятного разговора. Когда разговор закончился и они сели в машину, Громыко так же недоуменно спросил Анатолия Федоровича:

– А кто такой этот Щаранский?

Он действительно не желал ничего об этом знать. Велел помощникам сообщения на правозащитные темы ему на стол не класть. Щаранского