Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

Темное, безрадостное детство, мечтательная, «фантастическая» юность, тяжелая нервная болезнь, эпилептические припадки, четыре года, проведенные вне жизни (у Достоевского – четыре года Омского острога, у Мышкина – четыре года швейцарской санатории). И для автора, и для его героя этот «тюремный период» – время напряженной духовной работы, подготовка к познанию России. Потом у обоих возвращение на родину, «перерождение убеждений», воссоединение с народом и встреча с русским Христом. Решающим событием в духовной жизни писателя была минута, проведенная на эшафоте в ожидании смертного приговора. Фабула романа не позволяла ему возвести на эшафот своего героя. Но он вложил в его уста подробный рассказ об этом событии, заставил сопережить с ним все подробности зловещей церемонии. На романе с Настасьей Филипповной отразились воспоминания автора о любви к «роковой женщине», Аполлинарии Сусловой. Наконец, он сделал князя носителем своих новых славянофильско-народнических идей эпохи заграничного путешествия 1866–1870 гг.

Романы Достоевского – история его души; внутреннее проецируется вовне, в мифах и символах (персонажи, фабула, композиция). Личное сознание раскрывается в своей универсальности.

Обратимся теперь к метафизическому образу князя Мышкина. В «темный мир» приходит человек «не от мира сего», в «хаос и безобразие» вступает «положительно прекрасный человек». Он не активный боец, бросающийся в борьбу со злыми силами, не трагический герой, вызывающий судьбу на поединок: он не судит и не обличает, но самое появление его вызывает трагический конфликт. Одна личность противопоставлена всему миру; на этом контрасте основано динамическое построение романа. Внутренний закон личности оказывается прямо противоположным закону темного мира.

В царство человеческой алчности, гордыни, ненависти и чувственности приходит человек, жаждущий отдать свою душу за ближнего, лишенный не только себялюбия, но чувства собственного достоинства, бескорыстный, смиренный, сострадательный и целомудренный. В вагоне случайные спутники – Рогожин и Лебедев – смеются над «юродивым»: он не понимает насмешек и смеется вместе с ними. Епанчин его гонит, князь не обижается и, «весело рассмеявшись», собирается уходить; Аглая и Аделаида называют его ослом: «князь засмеялся вместе с ними». Когда его оскорбляют, он всегда винит себя и оправдывает обидчика. Ганя в бешенстве кричит ему: «идиот проклятый»; князь спокойно объясняет ему, что «прежде он и в самом деле был почти идиот, но теперь давно уже выздоровел, и потому ему несколько неприятно, когда его называют идиотом в глаза». Когда Ганя дает ему пощечину, он закрывает лицо руками и прерывающимся голосом говорит: «О, как вы будете стыдиться своего поступка!» С бесконечным смирением выносит князь деспотическое высокомерие Аглаи; на ненависть и ревность Рогожина отвечает братской любовью; обезумевшую гордость Настасьи Филипповны укрощает состраданием. Все самоутверждаются – он самоумаляется, все поклоняются деньгам – он приезжает с тощим узелком и без гроша в кармане, а получив наследство, раздает деньги врагам и обидчикам. Все помешались на своем праве – он знает только свои обязанности и свою вину перед всеми. «Темный мир» – царство лжи: князь правдив и простодушен до наивности.

И этот кроткий человек, болезненный и беспомощный, как ребенок, порождает вокруг себя вихрь страстей и событий. Его бессилие становится страшной силой. «Закон князя» не может сосуществовать с законом падшего мира, их столкновение неизбежно, трагическая борьба предрешена. Люди, потерявшие Бога, лишились реальности: они живут среди фантазмов и фикций. Их отношения и порядки основаны на условностях. Князь – правда, вторгающаяся в мир лжи. Люди влекутся к нему, как к свету, и отталкиваются от него, как от врага.

«Смирение – страшная сила», – говорит он. Высшая реальность уничтожает низшую, правда убивает ложь. Кроткий князь одним своим существованием взрывает основы грешного мира. Рогожин, Иволгин, Лебедев со своими страстями, пороками и слабостями не могут, любя, не ненавидеть его. Столкновение двух миров предваряется комическим недоразумением. В передней генерала Епанчина князь разговаривает с камердинером не как посетитель с лакеем, а как человек с человеком: «Казалось бы, – замечает автор, – разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком».

Князь знает человека и не знает человека в кавычках. И поэтому на всем его поведении лежит печать «нелепости». Камердинеру «князь почему-то нравился, в своем роде, конечно. Но, с другой точки зрения, он возбуждал в нем решительное и грубое негодование». И у всех такое же двойственное отношение к нему – притяжение и отталкивание, любовь-ненависть. «Темный мир» восстает на того, кто живет не по его закону. Роман-трагедия изображает историю этой борьбы, кончающейся гибелью «прекрасного».

«Убийственная жизнь» дьявольского царства реализуется в убийстве Рогожина. Князь при первом же своем появлении объявляет «не убий». В передней Епанчина он рассказывает камердинеру о смертной казни Легро в Лионе и заключает: «Сказано: „не убий“, так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя… Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать». Тот же рассказ повторяет он в гостиной Епанчиных, присоединяя к нему другую повесть – о человеке, возведенном на эшафот и помилованном. Кажется, что князь по личному опыту знает, что такое смерть. В ожидании казни приговоренный переживает не физический страх конца, но мистический ужас перед неведомым будущим. Человекоубийца-дьявол искушает душу видением бездны небытия… «Нет, это нельзя». В эмпирическом плане философские беседы в передней и гостиной немедленно после возвращения из Швейцарии более чем неправдоподобны. В метафизическом – в них завязка действия, начало борьбы и ось композиции. Несмотря на «не убий» князя, Рогожин убьет, и князь будет его моральным сообщником. Роман строится на антитезе между законом князя: «Нет, это нельзя» и законом «темного мира»: «Все позволено».

Герой приносит людям не только запрет, но и благовестие. Своей личностью, своим существованием он обличает ложь, но, разрушая, хочет созидать. Аделаида Епанчина насмешливо замечает ему: «Это все философия: вы – философ и нас приехали поучать». – «Вы, может, и правы, – улыбнулся князь, – я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать… Это может быть, право, может быть». После разговора о приговоренном к смерти Аглая насмешливо спрашивает: «То есть вы думаете, что умнее всех проживете?» Князь отвечает «с тихою и робкою улыбкой»: «Да мне и это иногда думалось».

«Идиот» оказывается философом, юродивый собирается поучать! Разрыв двух планов, эмпирического и метафизического, резко подчеркивается. В одном князь – смешной дурачок, в другом – мудрец и проповедник. В нашем «темном мире»