Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

В любом случае, как один летчик другому, я пишу вам это письмо и благодарю вас за ваше собственное, и думаю, что оно пошло мне на пользу.

Я шлю вам наилучшие пожелания успеха во всем, что вы делаете.

Джулии Элизабет Вулф

101 Коламбия Хайтс

Бруклин, штат Нью-Йорк

27 февраля 1933 года

Дорогая мама:

На днях я получил твою открытку и был рад узнать, что ты на этой неделе в Вашингтоне. Я работаю изо всех сил, пытаясь закончить еще один большой раздел моей книги, которую, кстати, я также надеюсь продать журналу «Скрибнерс», и мое нынешнее намерение – упорно работать до пятницы, а затем попытаться приехать в Вашингтон в пятницу вечером или в субботу утром, чтобы успеть на инаугурацию. Думаю, мне это удастся, но если нет, то я обязательно приеду в выходные или после них.

Сейчас я прижат спиной к стене, денег почти нет, так что сейчас я должен закончить книгу не только для того, чтобы заработать немного денег, но и для того, чтобы вернуть себе надежду, веру и уверенность в себе, без них для меня все будет потеряно. Я верю, и Перкинс верит, что теперь она у меня есть, потому что я вернулся сюда после первого февраля, совершив небольшую поездку в Балтимор и Вашингтон с мистером Перкинсом, погрузился в работу и за один месяц сделал больше, чем когда-либо в своей жизни за аналогичный период времени. Перкинс говорит, что у меня есть целая книга, очень большая, ведь в ней уже более 100 000 слов, и если я смогу двигаться вперед, и ничто не будет мне мешать, пока я не закончу, то у нас получится прекрасная книга, тогда мы выпустим ее следующей осенью. Я также остался без последних десяти долларов, но «Скрибнерс» купили два длинных рассказа из этой книги и, вероятно, купят еще один, причем все три они предполагают выпустить в следующих друг за другом номерах, первый из которых, я полагаю, будет в майском номере.

Я пытаюсь сказать следующее: я был в самом отчаянном положении, но все, вероятно, будет в порядке, если я просто продолжу свою работу. Во многом я сам виноват, но я честно старался делать все, что мог, и мне пришлось многое пережить за эти три года. Мы также верим, я имею в виду сотрудников «Скрибнерс» и себя, что все то, что я делал в поте лица, работал и писал последние три года, не пропадет, а войдет в эту книгу и другие книги, которые последуют за ней. Но я также хочу сказать, что меня изводили, мучили и порой почти сводили с ума глупые вопросы, глупые письма от глупых людей, истерики сумасшедших женщин и около десяти миллионов слов советов, критики и указаний, как написать мою следующую книгу, от людей, которые ничего об этом не знают. Поэтому я прошу и умоляю всех вас, если я приеду в Вашингтон, следовать моим искренним пожеланиям в одном: не говорить, не упоминать и не рассказывать о книгах, сплетнях, или о том, что я собираюсь сделать, не рассказывать мне о том, что мясники, пекари, врачи, проповедники, правительственные клерки или кто-либо еще в Эшвилле говорил, говорит или будет говорить обо мне. Давайте забудем об этом на день-другой, умоляю вас, я обращаюсь с этой просьбой так настойчиво, потому что не думаю, что вы понимаете, в каком напряжении находится писатель, когда пытается закончить большую работу, и как необходимо, чтобы у него был мир и покой, чтобы он мог забыть об этом время от времени. Тот, кто никогда не пробовал, конечно, думает, что писать – это самая легкая и ленивая работа в мире, тогда как на самом деле она настолько изнурительнее, нервнее и жизненно важнее, чем любая другая работа, которую я когда-либо видел или слышал, что не поддается никакому сравнению.

Мама, я говорю все это только для того, чтобы ты знала, как обстоят дела, и чтобы сказать тебе, что я думаю, что все еще будет хорошо, и что после всех этих месяцев отчаянных усилий и путаницы я, кажется, начал распутывать узел и нашел путь к началу, который, как теперь думает Перкинс, и был тем местом, где была проблема, и вся река теперь, кажется, течет, я знаю, что никто из вас не поймет меня неправильно и не обидится, потому что я открыто сказал о том, что действительно является отчаянной и критической ситуацией, и попросил вас всех проявить доброту, терпимость и понимание, чтобы помочь мне всем, чем можете, потому что я никогда не верил, что кто-то из вас хотел бы видеть, как я потерплю неудачу и сделаю трагический беспорядок в своей жизни, когда еще остается великая и золотая возможность добиться прекрасного и хорошего успеха и получить то счастье и удовлетворение от своей работы, которое я должен получить. Вот почему я говорю с тобой откровенно и потому, что я приезжаю к тебе и с нетерпением жду этого.

Я работаю здесь по десять, двенадцать, четырнадцать часов в день уже несколько недель, именно поэтому я позволил себе на днях пропустить твой день рождения и не написать. Должен признаться, что не могу вспомнить точную дату твоего дня рождения или дня рождения любого члена семьи, да и вообще любого человека, но это означает, что у меня просто нет памяти на дни рождения. Я знаю, что твой день рождения приходится на промежуток между днями рождения Линкольна и Вашингтона, а это больше, чем я помню о чьих-либо других, и хотя твой день рождения уже прошел, я хочу сейчас послать самые теплые поздравления с тем, что бы ты прожила долгую, активную и интересную жизнь и достигла своего нынешнего возраста в прекрасном здоровье и со всеми способностями, такими же острыми и бдительными, как и прежде. Не думаю, что один человек из десяти тысяч может сказать столько же, и уж точно я не знаю ни одного человека твоего возраста, который мог бы это сделать. Я также верю, что ты будешь жить еще много лет, наслаждаясь хорошим здоровьем и не теряя интереса и удовольствия от жизни.

Это все, что я могу написать тебе сейчас, потому что мне пора приступать к работе, но я сообщу тебе почтовой карточкой или телеграммой, когда я приеду, возможно, к инаугурации, а если нет, то как можно скорее после нее. В любом