Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

в 1972 году. Наша станция, в самом начале её поднимали. Потом работал в Госплане, курировал поставки оборудования для АЭС. А оттуда – сразу в начальники отраслевого главка. Считай, главный специалист Минэнерго по атому. Но какой он специалист? Как был замом главинжа, так и остался…

Закончил Веретенников не то чтобы бодро, но – бодрясь. Реактор, мол, уже расхолаживается, в активную зону подают воду. Но в главке очень просят, чтобы руководство Курчатовского института («…Мы знаем, что вы болеете, Анатолий Петрович, но, может быть, кто-то из ваших заместителей…»), как научного куратора отрасли, помогло бы экспертизой, специалистами и рекомендациями. По мере прояснения обстановки.

– А почему так поздно позвонили? – глухо, простуженным голосом спросил Александров. И тут же пожалел: из-за этого треклятого гриппа получилось грубовато.

Выслушал нечто путаное, что первая информация поступила в Москву лишь в 3 часа ночи, причём сообщения по большей части неполные и неточные, а что-то существенное стало проясняться вот только недавно.

Н-да-а… Станцию зажгли… Это что же нужно было сотворить, чтобы вызвать пожар, да ещё и с возможными радиационными последствиями? Взорвали барабан-сепаратор? Обсуждалась, помнится, такая возможность для АЭС. Такое случалось на тепловых станциях, и, в общем, ничего хорошего не было. Если такой взорвётся на атомной станции, то да, утечка радиоактивного теплоносителя произойдёт. В общем, страшная вещь, хуже только взрыв самого реактора.

Первая возможность, автоматически отметил мозг. Что ещё? Турбины, генераторы? Разрыв трубопровода с одновременным отказом отсечной арматуры? Обесточивание?

Нет, не должно быть существенных последствий. Во-первых, сработают штатные системы безопасности. Во-вторых, должен быть переход на аварийное электроснабжение. Последствия тоже некатастрофичны.

Тут главное – возможный выброс радиации. Когда начальник атомного главка говорит о радиационных последствиях – значит, там действительно последствия.

Значит, третья возможность – тот самый взрыв реактора? Но с чего бы? На Чернобыльской АЭС котлы РБМК стоят. Машины сложные, требующие внимательности и дисциплины. Но сами по себе они не взрываются. Да и защита опять же. Усиленная, надёжная. После ЧП 1975 года на Ленинградской АЭС автоматику защиты на всех таких реакторах дублировали. И допустить, что подвела техника, практически невозможно.

А персонал? Это четвёртая. И как бы не основная, судя по опыту, причина ЧП. Тем более что давно ходили нехорошие истории про разгильдяйство на станциях. Кстати, и про ЧАЭС – не в последнюю очередь. Вплоть, по слухам, до пьянства на дежурстве. Там, в Минэнерго, вообще с дисциплиной не очень надёжно. Доводилось сталкиваться…

С другой стороны, а что с них взять? Это не Средмаш с его фактически военной дисциплиной. Гражданское ведомство. К атому отношение без пиетета. Так, просто источник энергии. Как уголь, газ или вода. Реакторы они называют «самоварами». Чуть ли не «кастрюлями».

Понятно: ТЭЦ и ГЭС к той ответственности, что связана с атомом, не приучают. Да и Лаврентий Палыч у них за спиной не стоял в своё время. Не выработались необходимые традиции.

Александров и как ядерщик, и как разработчик атомных реакторов, и просто как человек, стоявший, что уж тут скромничать, у истоков отрасли, до сих пор был убеждён в ошибочности того решения о передаче атомной энергетики из Средмаша в Минэнерго. Ведь на главный вопрос, готово ли гражданское министерство принять под свою ответственность сферу, непосредственно смежную с оружием массового уничтожения, убедительного ответа тогда, в 66‐м году, так и не было дано.

Все возражения Славского – а он, Александров, поддерживал его от имени Курчатовского института как головного научного подразделения отрасли – были без особых обоснований отметены. Да иного, в общем, и ожидать было трудно при особых отношениях Брежнева с Непорожним.

Так что выхватили энергетики тогда отрасль из системы Средмаша. Понять можно, конечно, – одни только зарплаты у атомщиков в полтора раза выше. Престиж почти как у космонавтов. Карьеры в гору. Только выхватить-то выхватили… А вот культуры эксплуатации станций в нужном объёме как-то не прихватили.

Но сейчас не до того. Дело прошлое. Да и та же ЧАЭС уже после тех событий построена. Надо разбираться с нынешним происшествием.

Александров прокашлялся:

– Майорец, я полагаю, в курсе?

– Да, разумеется, – раздалось в трубке. – Министру доложили сразу же. А также Марьину в ЦК и Мешкову в Средмаш. Для Славского.

Что же Майорец сам-то не позвонил, барин…

– Анатолий Иванович как раз просил вам сообщить, извиниться, что вот так, во время болезни, – словно угадав мысль, заспешил Веретенников. – Но он собирается докладывать Рыжкову Николай Иванычу. А тот может спросить, что полагают в Курчатовском институте…

– В НИКИЭТ звонили? – Разработчиков реактора следовало привлекать в первую очередь.

– Поручил уже, – несколько туманно заверил Веретенников.

– Ладно, – принял решение Александров. – Передайте Анатолию Ивановичу, что мы у себя немедленно начинаем работу. Ждём информацию по мере поступления, без задержек. Выезжаю в институт, будем думать, что делать. И к вам кого-нибудь направлю для связи, будьте готовы встретить.

* * *

В институт… На самом деле срываться туда в сию же минуту не имело смысла. Суббота, да и специалистам сообщить пока ровным счётом нечего. Даже тип аварии неясен. Первым делом придётся вызвать неизменного референта Нину Васильевну. Но пусть пока отоспится. Понадобится свежая голова, когда дел навалится. А что навалится – академик не сомневался.

Брезжила, правда, надежда на давно подмеченную закономерность: аварии на атомных станциях поначалу всегда кажутся страшнее, чем оказываются на деле. Прежде всего потому, что с чисто ядерными делами связаны редко. Чаще всего какие-то отказы и неполадки на типовом, так сказать, оборудовании. Если вообще можно назвать оборудование АЭС «типовым». Разное бывает: от пожара электрических кабелей, как в прошлом году в США, до утечек теплоносителя. Таковые происходят постоянно и по всему миру.

Однако большая часть всех аварий предопределена – или даже прямо вызвана – ошибками, ложными действиями, недосмотром персонала. Самое опасное – человеческий фактор. Реактор ведь – машина. И как всякая машина – безмозглый. Потому к нему человек и приставлен, чтобы этот недостаток компенсировать. И снабжён этот человек инструкциями и регламентами. Которые соблюдать нужно, чёрт возьми! Если же человек подводит реактор к запредельным режимам, да ещё и защиту отключает, – кто такому доктор?

Как тогда, например, в ноябре 1975 года, на Ленинградской АЭС.

Там ради вывода на ремонт разгрузили одну турбину. Почти рутинная операция. Но оператор – кстати, старший инженер управления турбиной – по ошибке отключил другую. Но и это ещё не было ЧП – сработала как положено аварийная защита. Только народ же у нас пытливый, в себе уверенный, самостоятельный. Вот и решили компенсировать временное появление отрицательной реактивности из-за ксенонового отравления реактора подъёмом его