Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

и АСУ, телевидение и связь через космос, новые синтетические и полимерные материалы в химии, широкое распространение полупроводников, причём в руках у народа тоже, развеявшийся над биологией лысенковский морок, – это всё при Келдыше. И ко многим из этих достижений он ещё и сам имел прямое научное отношение. Достаточно сказать, что он был не только «теоретиком космонавтики», но и таким же теоретиком ядерных проектов.

Словом, им повезло друг с другом и с эпохой – Келдышу и науке.

А Александрову?

А вот Александрову пришлось управлять академией в условиях, когда романтики уже не было.

Денег было ещё много: если в 1940 году расходы на науку в государственном бюджете занимали 0,3 млрд руб., то, согласно статистическому справочнику «Государственный бюджет СССР и бюджеты союзных республик. 1976–1980 гг.», в 1976 году на неё было израсходовано 8031,8 млрд рублей. Далее эта цифра повышалась, пока не достигла в 1980 году 10 081,0 млрд руб. За пятилетку на науку ушло 44 747,7 млрд руб., что на 117,7 % больше, чем за период 1971–1975 годов (38 029,2 млрд руб.). [404]

Да, но! Но в процентах от всего бюджета инвестиции государства (а больше ничьих и не было) в науку упали более чем на один процент – от 11,2 % в 1971–1975 годах до 9,9 % в 1976 году. В среднем – до 10 % за период 1976–1980 годов.

Конечно, и это – завидная до немыслимости цифра для нынешних времён, когда к концу 2022 года объём внутренних затрат на исследования и разработки за счёт всех источников в ценах 2018 года планируется на уровне не менее 1546,2 млрд рублей в год. [406] Что составляет едва 1,1 % от валового внутреннего продукта и даёт России «почётное» 34‐е место в мире по индикатору внутренних затрат на исследования и разработки. Или 47‐е в расчёте на одного исследователя. [407]

И особенно цветасто эта цифра заиграет, если учесть, что уровень этого несчастного одного процента держится уже 30 лет – на фоне 5,45 % ежегодного прироста затрат на науку в 1970‐х годах…

Но сокращение есть сокращение, и в тогдашних условиях учёные почувствовали его, что называется, на себе. Притом что рост численности научных работников продолжался и к 1980 году достиг 4,379 млн человек, понятно, что с зарплатами людей стала возникать «напряжёнка». Её уровень понемногу, но стабильно сокращался относительно зарплат в промышленном секторе и с позиции 140 % в 1940 году свалился до 96 % в 1985 году. [403]

Чем это объяснялось – понятно. В 1975 году деньги в стране ещё были. После войны Судного дня на Ближнем Востоке в СССР рекою потекли раздутые энергетическим кризисом нефтедоллары. Но уж слишком с ними размахнулось государственное руководство. Показалось, что это – навсегда. И власти взялись за всё сразу: и за космос, и за ракеты, и за могучий океанский флот, и за строительство трубопроводов, и за БАМ, и за новые заводы, и за АЭС в массовом количестве, и за прочую энергетику, и… и… и…

Бесспорно, зряшных проектов не было или было так мало, что значения это не имело. Но это было – всё сразу. А рук на всё не хватало, как не хватало и… денег. Всё было вложено во всё, и потому количество недостроя зашкаливало за все возможные масштабы. Капиталовложения застывали на просторах страны грудами кирпича и бетона, брошенными под открытым небом станками, недостроенными дорогами и мостами. Вроде того моста в Калининграде, что подвис, упёршись в… пятиэтажку.

Куча денег просто омертвела, вышла из движения, а следовательно, и экономики. И денег, бешеных, с неба свалившихся денег элементарно перестало хватать. Была объявлена пятилетка экономной экономики, но это не выправило положения. Тем более что вскоре последовали Олимпиада, война в Афганистане, тот же «Буран»…

Экономить начали в том числе и на науке. Не только, конечно, но на ней это отразилось достаточно заметно. И очень наглядно: с 20 % всех научных статей в мире, что выходило в России, количество публикаций стало скукоживаться на глазах. В период с 1981 по 1985 год оно уже упало до 10 %.

А дальше начались 90‐е годы, когда всё рухнуло вообще в пропасть.

Кстати, стоит добавить, что в советские времена результаты научной деятельности оценивалось не по количеству публикаций, а по числу поданных патентов и рацпредложений и эффективности от их внедрения в производство. Об индексе Хирша никто и слыхом не слыхивал. Конечно, для фундаментальных исследований такой подход отдавал явной ущербностью – какая, скажем, рационализация производства может произойти от установления состава атмосферы Юпитера. Но по крайней мере об эффективности отечественной науки не судили по количеству ссылок в иностранных научных журналах.

Словом, советская наука в 1975 году представляла собою оттиск самого Советского государства – всё ещё мощного, всё ещё богатого, но уже медленно сползающего вниз. Как альпинист, шагающий вверх по съезжающей вниз осыпи: он предпринимает огромные усилия, чтобы идти вперёд… и субъективно ощущает себя идущим вперёд; но относительно вершины он объективно сползает вниз.

Это ещё хорошо, что время всесилия Трофима Лысенко закончилось. То есть не его лично – ковыряется там у себя на экспериментальной базе в Горках Ленинских и чёрт с ним. А таких, как он, академиков с двуклассной сельской школой, училищем садоводства и заочным отделением сельхозинститута. Но зато с огнём большевистским в груди и умением оперировать марксистско-ленинской фразеологией. И сталинскими методами вести дискуссии.

А.П. Александров в кабинете президента АН СССР.

Из семейного архива П.А. Александрова

Рукопись доклада А.П. Александрова о состоянии и перспективах фундаментальной науки. 1980 г.

Архив РАН

А ведь много таких было. Да и осталось – даром что Лысенко вполне официальный академик.

В этих условиях новому президенту Академии наук нужно было сделать что-то такое, чтобы реально поднять отечественную науку на новую, более высокую ступень. А приступить к исполнению этой задачи было по-настоящему трудно.

Окинув на новом посту взглядом всю панораму, Анатолий Александров увидел, до какой же степени экстенсивным образом развивалась наука в СССР. В отличие от того, например, как в ИАЭ перелицовывались отделы и сектора для решения новых возникающих задач, по стране в целом под новые задачи часто попросту открывали новый институт. В лучшем случае – лабораторию. И институты и филиалы плодились и размножались, нередко полностью перекрывая друг другу тематики, дублируя их.

Но и это был ещё хороший вариант. Хуже было… время. Которое безжалостно старило и больших учёных, и их учеников. Большой учёный – это часто руководитель научной школы. А значит, научного института. И как лицо, соединяющее научные и административные прерогативы, естественным человеческим образом в приоритетах держит собственную тематику. Её развивает. На неё