Лидия Чуковская - Прочерк

1940

* * *

Нам слово гибель, узкое и злое,Привычней слов: письмо, береза, дом.Оно свое, оно как хлеб родное —Ведь запросто мы с гибелью живем.Надеешься еще? Оставь, не лги.Возлюбленный погиб, Париж погиб.

1940

* * *

И теми глазами,Которые видели море, Сенат и тебя, —Устало слежу за горами, песками, орлами,За розовыми, пышно взбитыми облаками.

Чужбина.

Ну что ж, поживем, ничего не любя.

3 ноября 1941

Эшелон Казань — Ташкент

* * *

…А те, кого я так любила,Кем молодость моя цвела, —Всех деловитая могилаПо очереди прибрала.Я к ним хочу, к моим убитым.Их голоса во мне звучат.На пустырях тайком зарытымРукой бесстрастной палача.И к ним, в боях под ЛенинградомНаш грех искавшим искупить.Я к ним хочу. Я с ними рядомДостойна голову сложить.

6—7 февраля 1942 Ташкент

БЕССМЕРТИЕ

М.1И снова карточка твояКолдует на столе.Как долго дружен ты со мной,Ты, отданный земле.

Уж сколько раз звала я смертьВ холодное жилье.Но мне мешает умеретьБессмертие твое.2Ты нищих шлешь, но и они немеют.Молчат под окнами, молчанием казня.И о тебе мне рассказать не смеют,И молча хлеба просят у меня.3Но пока я туда не войду,Я покоя нигде не найду.

А когда я войду туда —Вся из камня войду, изо льда, —

Твой фонарик, тот, заводной,Ключик твой от двери входной,

Тень от тени твоей, луч луча —Под кровавой пятой сургуча.

Июнь 1943

В ТИФУ

«И твердые ласточки круглых бровей…»Не надо. Не надо. Не надо.«Сказать, что они отлежались в своей…»Какая от слез прохлада!Какая отрада — сквозь лютый знойСхватиться за слово поэта,Чтоб строки на север вели за собойК могиле, затерянной где-то.

1942–1943

Ташкент

ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭМЫ

Они тогда еще живыми были,Те мальчики, те сверстники мои.Их навсегда еще не разбудили.По улицам немым не провели.И мы тогда еще живыми были.Не вдовами, не совами в ночи.Тогда еще нас не приворожилиБессонных окон желтые лучи.Мы, кажется, тогда живыми были…Но что же ты? о чем ты? замолчи.Пиши о детстве, если ты не хочешьСвихнуть с ума. Не то смотри — вот-вотПодпрыгнешь ты, заблеешь, захохочешь,Заплачешь в голос и махнешь в пролет.Лицом в слезах о каменные плиты,Как, помнишь, Гаршин — бедный, дорогой, —Не камнями, но казнями убитый, —Лицом в слезах о камни мостовой.Пиши о детстве. «Ковш душевной глуби»Прижми к губам и медленно тяниСквозь немотой обугленные губыСтуденые, все в невских льдинках, дни.…………………….Паркеты скрипят под ногою.В Италию я не вошла.Не веришь за окнами зною,Такая в Испании мгла.В коричневой тьме инквизицийУгрюмый покоится зал.Мадонны одной бледнолицейМеня удержали глаза.

Ей даже воздух тронуть больно.Бровям печали не поднять.Я отодвинулась невольно —Мир от нее не заслонять.

Опущены глаза, но видят:Дорогу видят, воронье,Людей, которые обидятУпрямца милого ее.В бессонном сне ей снятся, снятсяСледы в пыли и вой камней.Ей тоже, кажется, семнадцать,Не больше, кажется, чем мне, —Но в тьме такое разглядела,Такое видит впереди,Что сына худенькое телоНе смеет прижимать к груди.Над сыном цепенеют пальцы —Любимого нельзя спасти, —Напрасно худенькое тельцеТы станешь прижимать к груди.

Расслышала ль она молчаньеНочей — там, у ворот тюрьмы, —Где в тайном чаянье прощаньяГод молча простояли мы?Машины каждую минутуСворачивали от моста,И кто-то прошептал кому-то:«Опять сюда. Опять сюда».

Сюда… И, нас пронзив огнями,Бесшумно замедляет ход…Не ты, не ты ли вместе с намиМолчала около ворот?Она томится без названья,Та гибель, та немая ночь…И бомбам не взорвать молчанья!Молчать невмочь и петь невмочь.

Я помню осенью на КамеПочтовый ящик над рекой,С облупленными боками,Весь вылинявший такой,И вдруг старуха закрестиласьИ перед ним на мостовойВ пыль на колени опустилась —Она ему, ему молилась,Письма просила у него.

И я готова помолитьсяИ ящику, и небесам,И тополям, и вольным птицам,И мертвых светлым голосам —О жизни мальчика родного,Увиденного в раннем сне,Младенце-Слово, Боге-Слово…В какой сейчас он стороне?Не он ли там, вдоль стен из глины,Бредет, все голоден, все бос?Хлебнуть от мутных вод чужбиныЕму сегодня довелось.Но я не верю, я не знаю,Не верю в крест, не верю в меч.К тебе я руки простираю,О человеческая речь!Вот он бредет, усталый мальчик…О чем заводит песню он?Что, если б этот мальчик-с-пальчикК спасенью был приговорен?

1943–1944

Ташкент — Москва — Ленинград — Москва

* * *

Мы расскажем, мы еще расскажем,Мы возьмем и эту высоту,Перед тем как мы в могилу ляжем,Обо всем, что совершилось тут.

И черный струп воспоминаньяС души без боли упадет,И самой немоты названье,Ликуя, рот произнесет.

1944

* * *

Среди площадной и растленной —Из всех рупоров, наизусть!..Ты вправду бываешь надменной,Лишенная голоса грусть.Беззвучна — а громче салюта.Ты жизнь обняла, как вода, —Глубокой печали минута,Пока я жива — навсегда.

Март 1945