Чудеса привычки - Салях Кулибай

подарки: пальто с меховым воротником, калоши, чай, лимоны и другую мелочь, — а это тебе.

— Спасибо, спасибо, да будет все это к добру! — строго глядя на меня, сказала она.

— Мама, что с тобой, почему ты не рада, — удивился я ее холодности, — ты болеешь?

— А где же Сарвар? — вместо ответа спросила она.

— Там, в сенях, отряхивается, — сказал я, — мы, оказывается, соседи, а до сих пор не знали друг друга.

— Ну, ну, — задумчиво сказала она и опустила голову.

— А вот и Сарвар, — сказал я.

Веселое «здравствуйте» произвело на маму, по-видимому, большое впечатление. Вместо ответа она, прикрыв рот ладонью, широко раскрытыми глазами рассматривала нас обоих и молчала.

— Ну что же ты стоишь, приглашай в дом, — подсказал я, чтоб сдвинуть остолбеневшую матушку с места.

— Проходите, проходите, — наконец спохватилась она и захлопотала возле стола, а я тем временем вынул из чемодана подарки для любимой: модельные туфли и одеколон «Красная Москва».

За чаем я хотел расспросить маму обо всем, но каждый раз она убегала на кухню и принималась греметь там посудой. Мы обсудили план действий и решили после чая сбегать на почту.

Первой, кого мы встретили на почте, оказалась Тазгима. Она сидела за столом, грызла карандаш и что-то писала. Я никогда не видел ее такой бледной и грустной.

— Да это же Тазгима, — воскликнул я и бросился к ней, — сейчас я вас познакомлю.

Но Тазгима при виде меня выскочила из-за стола, обежала его с противоположной стороны и исчезла за дверью. Я с распростертыми объятиями бросился за ней вслед.

— Тазгима, — крикнул я, — это я, Фарит, постой. Куда же ты?

— Все знаю, — не оборачиваясь, крикнула она, перепрыгивая забор и скрываясь за домом. Я вернулся ужасно расстроенный.

— Ты не ошибся? Может быть, это не Тазгима? Признайся, что ты хотел меня разыграть? — посыпались веселые вопросы, а я не знал, что ответить, и молчал.

— Вот так встреча! Увидела и бежать! — мрачно думал я по дороге домой, не зная, как все это объяснить. — Сарвар смеется надо мной. И правильно! Сам прожужжал о ней все уши, а она даже меня не узнает.

Вечером ко мне пришли гости, соседи и родственники. Я вдумчиво пел и озабоченно плясал, пытаясь понять поведение Тазгимы. И мама смотрела на меня так, будто хотела мне что-то сказать, но, видимо, при гостях не решалась.

— Неужели можно разлюбить человека за какие-то несчастные девяносто дней, а, может быть, я и сам виноват — не мог решиться написать письмо, стеснительность заела, — тоскливо размышлял я и пел подряд песни, которые знал. Сердце мое разрывалось от неизвестности и сжималось от тоски. И вот в тот момент, когда я собирался запеть, хотя и подходящую к случаю, но вообще-то женскую песню «Беспокойная я, успокой ты меня», мне показалось, что с улицы в окно на меня пристально, не мигая, смотрит Тазгима.

Я застыл с открытым ртом, но в следующую же секунду, как пуля, вылетел на улицу. Буран бросал снежные комья в лицо, слепил глаза. Видимость была отвратительная. Я хотел выбежать в ворота, но ошибся на полметра и ударился лбом о столб. Когда глаза мои открылись, у окна никого не было, только снежные вихри заметали чьи-то следы.

Дома мама и Сарвар бросились ко мне.

— Что случилось? — спросили они хором. Мама заплакала. Я закрыл лоб носовым платком и сказал: — Тазгима!

— О горе мне! Я так и знала! Чем она тебя? — запричитала мама.

— Столбом, — еще плохо соображая, простонал я, и в этот момент в дом вбежала Тазгима. Я схватил ее за руки и буквально взмолился: — Что с тобой, Тазгима, почему ты бегаешь и прыгаешь от меня? Я все время думал о тебе… хотел познакомить…

Щеки Тазгимы зарумянились. В эту минуту она показалась мне красивее всех на свете.

— Это я виновата, Фарит, — смеясь и плача проговорила она, — я подумала…

— Нет, нет, это моя вина, дети, — возразила мама, — это я первая решила, что Сарвар девушка. Это я показала Тазгиме твое письмо, вот оно! О, аллах, но разве можно так драться, Тазгима!

Я схватил письмо, прочитал его и в сердцах, забыв о шишке, сам стукнул себя по лбу кулаком.

— Во всем виноват, конечно, я, — простонал я, почти теряя сознание.

— Ах, вот оно что! — засмеялся Сарвар, придерживая меня за шиворот, — тогда больше всех виноват Касим-атай. Он все любит делать по-своему. Это он обвел женщин вокруг пальца. «Мне, — говорит, — и знать не обязательно, кто будет — мальчик или девочка, Сарвар будет…», — и ни с места. И вот теперь сам шайтан не разберет, кто я такой.

— Это легко установить, — сказал я, — покажи скорее документы. Мы расхохотались и пошли к гостям, которые тут же, естественно, поинтересовались: откуда на моем лбу появилась такая большая синяя шишка.

— Сам удивляюсь, — сказал я, — пробовал ее обратно забить — ничего не получилось, только видеть стал плохо.

— Значит, это глаз, — развеселились все.

Тяжелый груз свалился с моих плеч, но особенно радовались мама и Тазгима. По-видимому, они окончательно убедились, что Сарвар не сноха, а веселый парень и мой друг. Конец вечеринки прошел просто замечательно. Только к утру разошлись, а я пошел проводить Тазгиму. Теперь на улице было тихо, снег был чистым, а небо ясным и все усыпано крупными звездами…

На другой день мы с Сарваром уже ехали в центральную усадьбу.

— Хорошо, что все окончилось благополучно, — размышлял я, щупая шишку и вспоминая переполох среди женщин, — с такими именами впредь нужно быть осмотрительнее, женщины ужасно ревнивый народ.

Перевод Е. Мальгинова.

СОБРАНИЕ

Весеннее солнце усыпляюще действовало на всех, даже на докладчика председателя месткома Таймасова. Его бархатный голос долго и ровно звучал с трибуны. Секретарь собрания боролся со сном, поминутно роняя голову на руки. Сидевший рядом с ним в президиуме черноусый активист спал, прикрыв глаза левой рукой. В зале негромко похрапывали несколько человек, остальные же сидели без движения, не нарушая всеобщей гармонии.

Наконец Таймасов кончил, выпил стакан воды и, неслышно ступая по сцене, сел на свое место в президиуме, перепугав, однако, этим самым секретаря. Спросонья тот, ошарашенно схватив со стола колокольчик, свалился со стула, чем очень оживил течение собрания. Многие тут же проснулись и стали смотреть под стол, где секретарь, запутавшийся у себя в ногах, беспрерывно звонил в колокольчик.

— Слово предоставляется нашему любимому профсоюзному деятелю товарищу Тулпарову, — наконец заорал он из-под стола, отчаявшись освободиться.

Вертлявый Тулпаров завихлял между рядами. Он появился на трибуне и стал рыться в карманах, не спускай