Люди и встречи - Владимир Германович Лидин

Много организаций и отдельных лиц поздравляли его, и неизменно Телешов садился за свой стол, чтобы ответить благодарностью каждому, именно каждому, с той аккуратностью, какая отличает не только воспитанного, но и глубоко чувствующего человека.

Но годы шли, и все неизбежнее приходилось подчиняться времени.

«Вот Союз писателей хочет 11 ноября отметить мое 85‑летие. А я не знаю, как буду себя чувствовать. Очень я стал плох. Постараюсь подтянуться к этому дню».

Но стоит вспомнить, что Телешов был основателем и многолетним хранителем музея Художественного театра: его авторитет и обаяние его личности располагали к нему всех, к кому обращался он с просьбами, и музей рос и становился не только летописью театра, но и достоянием нашей культуры. Телешов посещал этот музей буквально до той минуты, пока мог еще передвигаться. Музей этот помешается на четвертом этаже дома рядом с Художественным театром, почему-то долгие годы в нем бездействовал лифт, и Телешов — человек долга — каждодневно одолевал на своих слабых ногах непомерно трудную лестницу. Поднявшись, он почти целый час не мог прийти в себя от усталости, и все же не пропустил, наверное, ни одного дня, пока мог еще двигаться. А ведь это было в те годы, когда он писал о себе: «Здоровье мое становится все хуже. Совсем нет сил. В музее взял официальный отпуск на месяц за свой счет. Не могу входить туда по нашей лестнице. А отставку просят меня не брать, в интересах самого музея. Очень все стало трудно».

И все же нигде не бывать Телешов не мог. Когда умер Иван Бунин и Литературный музей устроил вечер его памяти, Телешов, уже незадолго до смерти, все-таки пришел, чтобы сказать слово о своем друге, большом русском писателе. Опираясь на палку, поднялся он на трибуну, надел очки и выполнил свой писательский долг.

Разница в возрасте никогда не лежала между Телешовым и нами, людьми другого поколения. Он жадно читал наши книги, откликался на них, писал дружественные письма и со всей широтой своей души любил молодых писателей, считая их преемниками всех великих традиций и заветов русской литературы.

Телешов прожил почти девяносто лет, огромную по своей протяженности жизнь, и каждый ее день был посвящен в той или иной мере, в том или ином выражении писательскому делу. Его трехтомник вышел за несколько месяцев до его смерти: он сам правил свои старые рассказы, вел корректуры, мучительно вычеркивал многое и на вопрос, зачем он это делает, отвечал с писательской наставительностью: «Болтовня, болтовня... надо убирать болтовню».

Конечно, книги определяют творческую биографию писателя. Но творческую биографию определяет и личность писателя. В этом отношении биография Николая Дмитриевича совершенна: на протяжении ряда десятилетий его личность притягивала к себе лучших людей, из которых огромное большинство, начиная от Чехова и Горького, сказало о Телешове самое задушевное слово.

ЛИДИЯ СЕЙФУЛЛИНА

У Лидии Николаевны Сейфуллиной был темперамент трибуна. Страстности ее оценок сопутствовала необычайная правдивость души. В двадцатых годах появилась в Москве маленькая, с чернейшей челочкой волос на лбу, татарского облика женщина, сразу расположившая к себе не одного из нас. Она приехала в Москву провинциалкой, провинциальная учительница и библиотекарша, за плечами которой была первая повесть, напечатанная в Сибири, — повесть яркая и образная, привлекшая внимание к молодому таланту.

Сейфуллина как-то сразу вошла в круг московских литераторов. Ее полюбили столь различные писатели, как Андрей Соболь или Александр Малышкин, ее полюбили и многие из ныне здравствующих литераторов. В Сейфуллиной привлекали особенности ее прямой, без малейших скидок на приятельство, натуры. Она выступала всегда прямо, страстно, нелицеприятно, и самый характер ее речи был особенный: слова ложились образно, круто, и даже тогда, когда Сейфуллиной что-либо не нравилось, она умела выразить это в такой форме, что никто не обижался. К писательскому делу Сейфуллина относилась с той бережливостью и осторожностью, какие воспитывает в себе человек, искренне любящий литературу и сознающий, что для занятия литературой мало одних способностей. Нужны профессиональные навыки, усидчивость, трудолюбие, и Сейфуллина с первых же своих шагов в литературе усомнилась, есть ли у нее эти качества. Усомнилась она потому, что ощущала литературу как всенародное дело, требующее от писателя не только огромных усилий, но и одержимости. Сейфуллина была склонна считать свои первые литературные успехи лишь удачей, требующей в дальнейшем напряжения всех сил.

ЛИДИЯ СЕЙФУЛЛИНА

Она любила круг друзей-литераторов, любила созывать их у себя в своей маленькой квартирке, но приглашения ее были всегда осторожны, словно она боялась разочаровать собравшихся. С годами эта внутренняя стеснительность не изменилась в Сейфуллиной: о себе как литераторе, мне кажется, она была скромного мнения. Это было даже в ту пору, когда в театре Вахтангова была поставлена первая современная пьеса «Виринея», с которой, собственно, в такой же степени начинается история вахтанговского театра, как и с постановки «Принцессы Турандот».

Вспомним, что «Виринея» определила собой огромную тему советской литературы — о передовой русской женщине, поднявшейся из самых низов и своей волей и способностями как бы перечеркнувшей историю женской доли в прошлом; в этом смысле была некоторая перекличка между драматическим образом Виринеи и, скажем, Катерины из «Грозы» Островского. Успех «Виринеи» был огромный, но он ничего не изменил для Сейфуллиной в отношении ее критической оценки своих вещей; напротив, успех этот обязывал еще к бо́льшему, и Сейфуллина стала только строже и взыскательнее к себе. Это было не потому, что она боялась снизить завоеванный успех, а потому, что писательское дело предстало теперь перед ней со всей своей требовательностью и пристрастностью: человек большой души, Сейфуллина была не способна ни на какую сделку со своей совестью. Завоеванный однажды успех дает зачастую инерцию успеха последующим средним вещам, а этой инерции Сейфуллина больше всего боялась.

Но к творческим успехам других писателей Сейфуллина относилась с повышенным вниманием. Она любила искать и находить таланты. На тех собраниях, где обсуждались произведения еще не вошедших в литературу писателей, можно было не раз услышать Сейфуллину. Своим четким, хорошо поставленным голосом — когда-то она была даже актрисой на амплуа травести, играя роли мальчишек, — Сейфуллина давала оценки, всегда смелые и определенные. Так же смело и определенно выступала она в тех случаях, когда ее что-нибудь задевало или казалось ей нарушением принципиального отношения к жизни.

Она была принципиальна до строгости, и люди, пошедшие на сделку с совестью, Сейфуллину боялись. Ее слово могло быть острым