Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— Амбулатория готоф! — доложил Вольф.

Между тем Николай соорудил в своей темной проходной комнате из ящика подобие полок, на них Нахаленок разложил фанерки, бумагу, поставил чернила, коптилку.

— Канцелярия готова!

Далеко на главной вахте ударили в рельсу.

— Обед! — ветром пронеслось по бараку.

На нарах послышалось движение, топот босых ног, разговоры вполголоса. Николай вышел в общее помещение.

— Внимание! Тише! Четыре носильщика! Вперед! Где у вас бочки? Эти? После обеда вымойте их как следует и отскребите стеклами. Едите, как из свиных корыт! Быстро! Выходите к вахте. Кто у вас учетчик?

— Я, — отозвался смуглый низколобый плечистый парень с соседнего с Рябым места. Очевидно, его правая рука.

— Где список?

Парень посмотрел на Рябого.

— А зачем он тебе? — лениво спросил тот, не поднимая головы с пуховых подушек.

— Я хотел посоветовать бросить его в уборную, — отрезал Николай. — Имею свой, и пищу буду раздавать сам.

— Не будешь.

— Буду.

Суета стихла.

— Ты завтра тоже хочешь жить? — негромко прогнусавил Рябой. — Ну, так тебе виднее. Смотри, парень, я у себя в БУРе не шуткую. Тебе жить.

Носильщики стояли молча у бочек, держа палки в руках.

— Идите, — скомандовал Николай.

Никто не тронулся с места.

— Идите! — разрешил Рябой, и носильщики вскачь понеслись к вахте.

— Смотри, Николай, не очень натягивай вожжи, — шепотом сказал я. — Нам надо выиграть время!

— У нас его нет, доктор, — тоже шепотом ответил он. — Или мы сломим его, или он сломит нас.

Булыгин и Нахаленок вышли.

— Товарищи, кто чувствует себя больным, пусть подойдет к больничке — я всем раздам лекарство. Становитесь в очередь!

Все до одного штрафника рванулись ко мне. Молча или ругаясь шепотом, выстроились в хвост.

Я и Вольф надели халаты.

— На что жалуетесь? — спросил я первого.

Рябой поднялся и сел на постели.

— Юрок, отрегулируй.

Плечистый вынул из-под нар дубинку, до блеска отшлифованную на спинах. Махнул направо, налево — и в помещении никого не осталось.

— Юрок, выйди! Доктор, уважь больного, подойди ко мне. Ложись со мной рядом, побеседуем — я люблю интеллигентный разговор. Ложись, ложись, будь гостем.

С содроганием я посмотрел на красную в желтых крапинках подушку, но, вспомнив все, чему меня научила лагерная жизнь, опустил затылок на просаленное темное пятно. «Что будет с аптечкой? Что станется с моими записками? — вертелось в голове. — Неужели Шелковая Нить порвана?»

— Куришь, доктор? Нет? Ну полежи так. Я, знаешь ли, болен сифилисом. Да, лечился, конечно, но хватал его снова раза три. Точно не помню. Так что, если считать с первого заражения, он у меня вроде незаразный, внутренний, понял? Но, если считать с последнего — то заразный. К тому же у меня и многоэтажный триппер.

— Как это многоэтажный?

— Ну я его и вылечивал, и хватал снова, и загнал в хронический. Понял? Ты хлеба хочешь? Глиста, приготовь для врача целую пайку, ту, что под нарами, — она свежее. Почему не надо? Для культурного обхождения ничего не жалко, я человек экспериментальный, обхождение знаю. Бывал у меня и шанкер. Короче, я по половому вопросу, как говорится, полный генерал. Ну и мой возраст подходящий, можно все энти несурьезности забыть. Не об этом толковище. Тут другое: у моего шестерки язва в заднем проходе образовалась. С чего? Сам понимай! Так ты не можешь ли его направить в больницу? Глиста, скидай одеяло, стань сюда. Глянь, доктор, — все без подделки. Так заметь себе его и при первой возможности толкани к Таировой: парнишка тихий, у меня вроде сына. Глиста, пайку нашел? Подай доктору! Ну, спасибо, доктор, иди! А мы будем готовиться к обеду.

Рябой кряхтя стал подниматься, я, сунув пайку хлеба Чечетке, хотел было выйти наружу, чтобы присутствовать при первой раздаче, как вдруг голосов десять изо всех дыр в окнах разом, задыхаясь от волнения, крикнуло:

— Удалого сунули к нам! Мишка здесь!

Рябой как сидел, так и остался минуты три сидеть неподвижно. Только сгорбился ниже. Прошептал: «Допрыгался, сука…» Потом пожевал губами и сказал:

— Доктор, выйди отселева. Глиста, давай сюда Юрка в момент. Враз! Бегом!

Это было живописное зрелище.

Давно перевалило за полдень, и сусловское небо стало, как неаполитанское: ни одной тучки, только льющаяся на землю синяя теплынь. На четырех черных столбах высоко вздымалась исхлестанная злыми зимними ветрами черная вышка, а в ней, пригревшись на солнышке, дремал стрелочек. Внизу находилась вахта, сквозь которую только что пропустили носильщиков и Николая. Ворота опять закрыли на засов. Вокруг грязной площадки, на которой по утрам происходил развод, полукольцом собралось все население БУРа — старые воры и грабители, похожие на лесные замшелые коряги, и молодая блатная поросль, измученные голодом и побоями мальчишки, все в грязном рванье и полуголые, черные от грязи, с ржавыми мисками и щербатыми ложками в руках. На горбатой, поросшей травой земляной крыше сидели — Вольф в медицинском халате, Нахапенок с раздаточной фанеркой и голый Глиста. И это замершее в напряжении людское полукольцо, все эти оцепеневшие в ожидании штрафники видели только одно — выкрашенные в темно бурый цвет ворота и прижавшегося к ним спиной красивого розовомордого парня с русым задиристым чубом.

— A-а, Мишка! Иди сюда! Пожаловал самолично!

— Не стесняйся! Как раз к обеду!

— А где же твоя ложка, Удалой? Больничный супчик с котлетами тута не ждешь?

И вдруг все стихло. В пространство перед Мишкой протиснулся Юрок.

Он долго молчал, наслаждаясь видом поверженного сатрапа. Сделал закрутку. Закурил. И вдруг залаял:

— Рябой говорит, мол, прижиматься к воротам нечего! Слышь, сука? Оторвешься от ворот — я тебя лично сейчас же делаю начисто, а будешь липнуть к вахте — мы подождем до ночи! В стоячку жить всю дорогу не сможешь, Мишка. Понял? Готовься в морг, продажный ты гад!

Мишку втолкнули даже без обыска. Он сунул руку в карман и вытащил нож. Солнечный блик заиграл на прямом, широком. коротком лезвии. Зрители вытянули шеи. Я взглянул на стрелка: при окрике Юрка он взглянул вниз, поймал солнечный зайчик на ноже Удалого и снова с удовольствием подставил щеку солнышку: зона его не касалась. Он оберегал только ограждение. У Юрка в кармане тоже был нож, и он, не вынимая руки, шагнул к Удалому ближе. Мишка молча замахнулся и остался стоять в этом положении — спиной к воротам, рука с ножом поднята над головой. Прошло время. Мишка рукавом другой руки смахнул пот с лица и перевел дыхание. И снова все замерло.