Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

исполнилось семьдесят лет, в этом возрасте беспросветная бедность начинает угнетать, а сил на то, чтобы стать лавочником или рэкетиром, уже не осталось!

…И как-то по-прежнему, упрямо, небезразлична судьба страны, былое величие которой мне, историку, известнее, чем многим другим, а потому и нынешнее состояние России особенно нестерпимо.

О романах своих не пишу, не дело автора себя рекламировать… Но, увы! Если их перестанут читать, и все совершенные в прошлом жалкие подвиги полностью потеряют свой смысл.

1999 г.

ГАНПИНО. Ф. 8107, o. 1 д. 1323, л. 1–10

В поисках старинной книги[186]

Книги, суть источники мудрости, напояюгцие вселенную…

Начальная летопись

Эти восторженные слова древнего летописца отразили в какой-то мере народное отношение к книгам – памятникам письменной культуры прошлых веков. Сторонники «Старой веры», воспротивившиеся церковным реформам патриарха Никона, сквозь годы гонений пронесли эту любовь к книге и сохранили у себя множество книг и рукописей до-никоновского письма, т. е. от времени до 1660-х гг., когда начался «раскол».

Конечно, это большей частью устарелая для нас церковная литература: собрание служб и молитв – «Служебники», «Потребники», «Уставы», но наряду с ними у староверов остались подлинные жемчужины древнейшей культуры – летописи, хронографы, древнерусские повести, жития святых, а среди этих «житий» имеются превосходные литературные сочинения, такие как «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» (Аввакум первый возглавил движение за «старую веру»), пользуется мировой славой. В свое время И. С. Тургенев призывал молодых писателей читать Аввакума, учиться у него русскому языку. И ныне это «Житие» прочно вошло в разряд классической литературы прошлого.

В поисках этих и других, неназванных здесь произведений древней литературы, часто еще неизвестных науке, забытых, гибнущих, гниющих в погребах, снаряжаются ежегодные археографические экспедиции Института Русской Литературы Академии Наук СССР.

Экспедиция этого года побывала в республике Коми на средней Печоре от селения Соколово до Подчерья.

Коми, населяющие этот край сравнительно недавно (лет сто – двести, редко триста тому назад появились первые деревни на здешних пустынных лесистых берегах) почти поголовно были староверами. Трудно понять, как это произошло, но, видимо, в силу протеста против произвола царских властей и церковного начальства, целый народ принявший крещение в XIV веке от Стефана Пермского, не принял церковных реформ XVII столетия и перешел в «раскол». Спасаясь от гонений, местные жители бережно сохраняли у себя старинные русские книги и рукописи и, не зная русского языка, специально изучали церковно-славянский, чтобы читать эти книги и совершать богослужения по ним. Книги и рукописи приходили сюда с Севера, с Белого моря, с Мезени, с Нижней Печоры, из Усть-Цильмы, с другой стороны – с юга, из Москвы. Находились умельцы, которые сами переписывали книги древними печатными буквами – «уставом» или «полууставом».

В названном районе еще совсем не было археографических экспедиций и мы явились сюда первыми, что бы заполнить это «белое пятно» на нашей археографической карте.

В начале июня Печора только просыпалась от зимы. Густой снег еще лежал в лесу под елками, дул холодный ветер, робко начинали распускаться березы.

Край суровый, богатый, еще необжитый, строящийся, полный контрастов. Бурный рост современной техники – то тут, то там открываются все новые богатства земли – стремительное движение техники на север, туда, к Воркуте и дальше подчеркнуто передает стрела железнодорожного моста, смело перелетевшая необъятную ширину Печоры. А за мостом, за поселком комбината, пройдя берегом километра три, мы попадаем в старинную деревню Кожву, где избы архитектуры XVII столетия, где на огородах работают старухи в древних сарафанах, где сохранился интереснейший обряд «похороны клопов», восходящий, по-видимому, чуть ли не ко времени первобытной магии. В определенный день (24 июня) женщины собирают клопов в спичечный коробок, коробок кладут в лапоть и, прицепив лапоть на веревку, сообща волокут его вдоль деревни с похоронными песнями и причитаниями. Обряд стал веселой игрой, поэтому сопровождающие и причитают и хохочут в то же время., но в старину, по-видимому, «похороны клопов» происходили совершенно серьезно. Процессия прибывает на кладбище и там клопов «хоронят» по всей форме. При этом в песнях поется, что клопы должны уйти из деревни, даже «уехать по железной дороге», пропасть, исчезнуть и сами, – те, которых хоронят, и их дети, родственники, ближние – весь их клопиный род.

Поиски рукописей увлекательная, но часто разочаровывающая работа. Так, в самом начале нашего путешествия мы отклонились от первоначального маршрута и отправились на одну из небольших рек, текущих с Урала, Сыню, чтобы там, в глубине лесов, отыскать местного староверческого «наставника», у которого, как нам сказали, имеется библиотека старинных книг и рукописей. От станции мы лесом дошли до реки, переправились, – здесь был совхоз, – и стали расспрашивать о дальнейшей дороге. К несчастью, вместо того, что бы выслушать одно, – первое объяснение, мы выслушали еще пять, и получили еще пять разных объяснений, ни одно из которых не пошло нам на пользу. Лес был полон воды, все ручьи превратились в реки, болота – в озера. Величественный Урал вдали сверкал белизной тающих снегов и ледяная вода переполняла все заливы, протоки, «шары» и старицы реки Сыни. Мы шли и шли, обходя глубокие недвижные «заливы», уходя от реки в стороны. Наконец, запутались, попали в болото и, разувшись, брели с тяжелыми мешками по колено в воде (в Ленинграде мы опрометчиво отказались от резиновых сапог), поеживаясь перебредали островки зимнего снега и, совсем выбившись из сил, подошли к реке, которая впадала в Сыню. Перехода не было. Вдобавок, мы не имели топора. Уже в десятом часу вечера, исчерпав все возможности навести «мост», мы, с мужеством отчаяния, влезли в ледяную воду и перешли реку вброд. Наступала светлая северная ночь. Мы снова шли и шли, и шли и, наконец, сдались, повернули обратно. Недалеко стояли старые вагончики полевого стана, мы развели костерок, кое-как поели и, измученные, заснули в вагончике. Утро встретило нас мелким упорным дождем. И тут, как в сказке, появился спаситель – вниз по реке в легкой дощатой лодке плыл высокий мужчина с легкой рыжеватой бородой. Оказалось, он сын того, кого мы искали. – Отца дома нет, уехал в гости, – сообщил он нам, – я сам спешу, вернусь через день, а вы дойдете тем берегом, я вас перевезу, – тут четыре километра всего. Эти последние четыре километра в снегу и в воде, под дождем, продираясь сквозь мокрый лес, мы проделали как в тумане. Когда перед взорами двух мокрых до нитки археографов открылся поселок в три дома на берегу реки, мы даже не имели сил