Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Примечание. Стихотворение и ниже приведенные рассказы заимствованы с разрешения вдовы Марата Сергеевича — Людмилы Арсентьевны из книги, изданной Приволжским книжным издательством в 2002 году, «Я должен рассказать. (Военные мемуары, очерки, песни, рисунки)».

Песня «Беседки» положена Маратом на музыку, в книге напечатаны ноты.

М. С. Шпилев

В июне 45-го, остров Рюген

Середина лета победного 45-го. Побережье Балтийского моря. Остров Рюген. Нас на берегу шестеро: гвардии старший лейтенант Лохов Никандр Захарович, командир взвода 82-миллиметровых минометов добровольческого казачьего кавалерийского полка, Федя Морозов, Иван Бурбыга, Алеша Файзульдинов и я — его подчиненные.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и сейчас стоит прямо на востоке, там, где простерлась наша Великая Родина.

Позади — четыре с лишним года войны. Я не оговорился. Если для большинства она закончилась 9 мая, то для нас — только вчера. Дело в том, что остров Рюген был крупной военно-морской базой фашистов. Охранять его и нести на нем пограничную службу было поручено нашему полку. Не думали мы, что придется стать «морскими» казаками, но стали. И несли службу как положено, зорко охраняя морские границы с Данией, Швецией и Западной Германией.

По ночам, далеко в море можно было увидеть вспышки осветительных ракет, сигнальные огни кораблей. Это стояли в нейтральных водах уцелевшие военные корабли фашистов. Стояли почти все лето. На что-то надеялись. И наши пограничные посты были в постоянной боевой готовности. По самым несложным подсчетам, у фашистов давно должны были кончиться пресная вода, продукты. Все это имелось в складах на острове, которые мы охраняли. Им конечно же это было известно.

В одну из ненастных ночей гитлеровцам удалось высадиться небольшой группой восточнее мыса Аркона. Бесшумно снять наших часовых они не смогли. Завязалась перестрелка, и им с потерями пришлось отступить. Пленные показали, что готовится крупная десантная операция с целью захвата продовольствия и боеприпасов. В следующую ночь побережье острова в районе предполагаемого десанта ощетинилось сотнями стволов орудий, самоходок, «Катюш».

Разгром был ужасающим. Все пространство от берега до стоящих на рейде кораблей, забитое шлюпками с десантом, было накрыто сплошным огненным ковром, искусно вышитым нашей артиллерией. Обошлось без стрелкового оружия. Горели, тонули, разворачивались корабли, шли ко дну сотни фашистских солдат, брошенных гитлеровскими адмиралами на верную гибель. И все это — спустя два месяца с того дня., как Германия стала жить мирной жизнью.

— Ну, теперь, кажется, все! — обвел нас взглядом Никандр Захарович.

Среди прибрежных камней, на волнах в полосе прибоя, далеко в море — следы недавнего боя. Последнего для нас в этой войне.

— Не жилось им… — с сердцем говорит Федя Руднев, наш комсорг. Это он о тех, чьи трупы сейчас носят и бьют о камни морские волны. О них и о фашистах вообще.

Нам хочется домой, на Родину. Мы честно и до конца выполнили свой долг перед ней.

А старички уже дома.

Полк наш — добровольческий. Казаков непризывного возраста было много. Их мы торжественно, с почестями и проводили несколько дней назад.

— Кто следующий? — Старший лейтенант обводит нас счастливым взглядом…

Комсорг задумался:

— Неужели вот так на этом и все? И никто из вас не вспомнит «долину смерти», севский поход? Неужели никто из нас не расскажет детям и внукам, как погиб, но не сдался фашистам эскадрон дальневосточников в Рождественском? Никто, кроме нас, не будет знать, как лейтенант Антонец, взбираясь на фашистские танки, гнул прикладом стволы их пулеметов? Неужели никто из нас не приедет на могилы наших ребят в лесах под Карачевом? Никто не расскажет, как брызнула кровь из груди лейтенанта Гаджиева, когда в нее впилась вражеская пуля? А Беседки, Померанский вал?.. И везде — наша кровь, частицы нашей жизни… История же это! И мы с вами ее делали!

— Верно говоришь, Федор. — Комвзвода подходит к нам. — Мы все понимаем. Вспомним, и не раз, эту войну. Да она и не уйдет от нас никогда. Это — до конца нашей жизни. Еще затоскуем друг о друге. Будем разыскивать да в гости звать. За чаркой не раз вспомним былое, споем фронтовые песни, помянем невернувшихся.

— А рассказать людям, знаешь ли, не у каждого получится, — обращается ко мне Лохов. — Да и видел каждый из нас десяток метров вправо и влево да немного вперед. А вот кто бы рассказал, как дрался весь наш добровольческий полк, да книгу написал!

Лохов переводит свой с хитринкой взгляд то на Руднева, то на меня. Федор почесывает затылок и не без удовольствия разглашает тайну:

— Было секретом, а тут чего уж… В общем, так: со Шпилевым мы давно в сговоре, да и Никандр Захарович в последнее время в курсе. Считайте — книга начата. Начал он ее, — Федя кладет мне руку на плечо, — еще в сорок третьем. Вот! — Он нащупывает на левой стороне груди моей гимнастерки прямоугольничек, где в пришитом изнутри кармашке мы обычно хранили комсомольские билеты. Прямоугольник был гораздо толще книжечки билета. — Тут — все, чем жил наш полк во время войны.

— Покажи…

Вынимаю плотно обернутую в клеенку стопку мельчайше исписанных листов.

У ребят вырывается вздох удивления.

— Так не разрешалось же!..

— И все там есть?

— Почти все — говорю.

— А ну, найди, когда переправлялись через Днепр?

Листаю. Нахожу.

— 21 октября 1943 года. Южнее Лоева:

— А-а, когда ранило Петракова?

— 29 июля 1943 года на берегу реки Лютая. Тогда еще Зорьку его тоже ранило.

— Точно!

— И про меня там есть?

— И про меня?

— Я очень всех вас люблю, ребята! Я просто не могу не рассказать о вас людям. Я покорен вашей честностью, смелостью, умом и бесстрашием, верной службой Родине. Пусть узнают все, как мы шли к Победе.

М. С. Шпилев.

Ее звали «Москва»

Мы непременно снова побываем в ваших краях, дорогие севчане. Вновь пройдем по памятным огневым рубежам от Доброводья и Гапоново на Севск, от Севска — до самой Десны. Постоим на тех самых высотках, где били фашистов яростной весной 1943 года, у обелисков, под которыми покоятся наши однополчане.

Вспоминая те дни, я всегда в числе первых вспоминаю Машу Самолетову, девчонку, санинструктора и комсорга 1-го эскадрона бывшего 12-го гвардейского кавалерийского полка, которой суждено было тогда геройски умереть на вашей земле и снова воскреснуть для борьбы с лютым врагом. Москвичка она была. Московский был характер. Да и сейчас она такая же — мальчишистая, задиристая, прямая.