Михаил Новиков - Из пережитого

В каких бы условиях мы ни были в данный момент — мы не можем этого сделать. Мы воюем за величие нашего государства, за поддержание достоинства и военной чести нашей армии, но, кроме этой военной чести и достоинства, господа судьи, есть моральная честь русского народа, которая гораздо выше первой, не запятнайте вашим приговором этой чести, не забудьте, что правда моральная, правда этой чести — на их стороне.

А когда прокурор бросил нам обвинение в том, что мы, прикидываясь христианами, забыли своих братьев в окопах, которые будто бы за нас страдают и умирают, и привел даже евангельский текст о том, что «несть большей любви, как положить душу свою за други своя», — поднялся Громогласов и взял слово для ответа.

Кто бы как ни понимал по-своему христианское учение и то место Евангелия, — говорил он, возмущенный, — но никто не решался никогда утверждать, чтобы война и военные убийства и грабеж были действительными актами выполнения этой заповеди. Подумайте, сидеть в окопах и пристреливать без промаха людей, а затем кидаться на них с яростью зверей и разбивать прикладами головы, распарывать штыками животы и выпускать внутренности и этим исполнять христианские заповеди о любви и всепрощении, выполнять заповедь о положении души за други своя? Нет, господа судьи, с этим никто в мире согласиться не может. Войны как терпимое зло были и есть, но они не оправдывали ни одной христианской заповеди, а только их нарушали, и нарушали жестоко и страшно. Да разве солдаты идут полагать свои души? Нет, господин прокурор, если бы это было так, войны исчезли бы с лица земли и перестали бы поливать ее человеческой кровью, так как ни один полководец не согласился бы идти на войну с такою армией. И хотя мы не военные, но знаем твердо, что главная задача солдата на войне не полагать свои души, а как можно больше отнимать их у других, как можно больше вредить, грабить противника. И не только Христос не разрешал войны, но и его церковь в первые века свои не разрешала и налагала эпитимии на тех солдат, которые были на войне и убивали.

И он приводил тексты Писаний, читал выдержки из соборных постановлений, приводил примеры исключения из церкви за военные убийства.

— Полагать душу за други своя — это значит рисковать жизнью и погибать самому, спасая другого, а вовсе не убивая других или другого. Войны приносят разорение и опустошение целых стран и областей, но не в этом их главное зло. Кроме бедствий материальных, они служат огрублению народов, они понижают моральные интеллекты народов и, как удушливый воздух во время эпидемии, способствуют моральному извращению правды. Нет в мире таких видов преступлений и извращений, которые бы не развивались в народах во время войны. Мы ведем войну и участвуем в этом великом и мировом бедствии, и ужели нам хватит духу — как представителям общественной совести — осудить этих людей только за то, что они по чуткости или слабости сердца выразили свой протест против этих бедствий и любовно сказали: «Опомнитесь, люди, братья!» Не можем мы этого сделать! И я крепко верю, что и военный суд разберется в их правде и не допустит осуждения людей за выражение своих христианских чувств и обязанностей! Из того, — говорил он дальше, — что молчат представители христианских церквей и общин и не выносят общего морального осуждения войне, как противного христианскому закону действия, совсем не значит, что они ее оправдывают, нет, господа судьи, в это не верите не только вы, но и сам обвинитель, полковник Гутор. Они не смеют выступать с таким осуждением, а там, где смеют, — они это делают. Вам должно быть известно, что и папа Пий X не благословил австрийского оружия, достойно заявив, что он «благословляет только мир». Выносят протесты осуждения и многие сектантские общины квакеров, меннонитов, духоборов, и многие заявляют свой этот протест отказом от присяги и участия в войне, и что же, мы осудим и их за это? Не можем мы этого сделать, ибо, как говорил Христос, «тогда возопиют и камни».

Помимо морального осуждения войны с христианской точки зрения, все наши свидетели выясняли ее неправоту и со стороны общественного мнения, выясняли неискренность нашего правительства при ведении дипломатических переговоров ее предупреждения. Так, Чертков говорим, между прочим:

— Нас стараются уверить, что мы, русские, являемся страдательной стороной, что нам эту войну чуть ли не навязали, напали на нас, и на этой неправде нам строят ее неизбежность и необходимость. На этом утверждении стоит и военный суд, тщательно скрывая от нас всю изнанку дипломатических переговоров. Но и то, что мы уже знаем из газет, и то совсем не говорит о нашем желании избежать ее. Вместо того, чтобы сделать давление на сербское правительство и заставить принять условие Австрии во избежание войны, наше правительство без всякой необходимости мобилизовало армию и стало придвигать к австрийской границе. Что оно этим хотело? Поддержать военную честь сербских шовинистов и заставить их быть непримиримыми против большего их государства. Дорого же обойдется нам эта ложная честь, ради которой мы поставили на карту не только часть миролюбивого русского народа в целом, но и жизнь и достояние десятков миллионов ни в чем не повинных русских людей, в числе гораздо большем, чем Сербия.

И хотя председатель останавливал и доказывал Черткову, что он выходит из рамок свидетеля и говорит не по существу, он все же сумел снова сказать:

— Если мы не вынесем здесь свое осуждение войне, не установим ее неправды и со стороны нашей дипломатии, мы не можем правильно подойти и к разбору и степени виновности обвиняемых. Помимо христианского осуждения всякой борьбы и злобы в людях, есть еще общественная оценка и добрых и злых проявлений и побуждений человека. Правы люди, затеявшие войну, — тогда неправы те, кто ее осуждает, а неправы первые — правы последние…

Глава 68

Моя речь на суде

Со своей стороны, когда до меня дошло дело, я говорил, что причиной, побудившей меня подписать воззвание, была внутренняя, душевная скорбь за поругание христианского закона о любви к ближнему в среде христианских народов и горькая обида за то, что даже социал-демократия, как наша, так и европейская, приняла участие в войне и не протестовала. Но все же я слышал о протесте Либкнехта, Жореса, убитого перед войной; слышал голос папы Пия, отказавшегося благословить австрийское оружие. Знал уже об отказавшихся от участия в войне некоторых призывных, и мне стало стыдно за свое молчание. Оправдание же своего поступка я находил в благородном поступке нашего Государя, созывавшего в 1897 г. Гаагскую конференцию для обсуждения мер предупреждения войн.