Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

мы уезжали куда-нибудь каждое лето, а теперь всё не трогаемся с места. И от этого слились все годы в одно целое. Трудно, вспоминая, разделить их… Бывал ли я за эти, сбившиеся в один ком дни, счастлив? Страшно было. Так страшно, что хотелось умереть. Страшно не за себя. Конечно, великолепное правило: “Возделывай свой сад”, но если возле изгороди предательски и бессмысленно душат знакомых, то возделывая его, становишься соучастником убийц. Но прежде всего – убийцы вооружены, а ты безоружен, – что ты можешь сделать? Возделывай свой сад. Но убийцы задушили не только людей, а самый воздух душен так, что, сколько ни возделывай, ничего не вырастет. Броди по лесу и у моря и мечтай, что все кончится хорошо, – это не выход, не способ жить, а способ пережить. Я был гораздо менее отчетлив в своих мыслях и решениях в те дни, чем это представляется теперь. Заслонки, отгораживающие от самых страшных вещей, делали свое дело. За них, правда, всегда расплачиваешься, но они, возможно, и создают подобие мужества. Таковы несчастья эти, и нет надежды, что они кончатся. Еще что? С удивлением должен признать, что всё же что-то делал. Заставил себя вести эти тетради каждый день. Написал рассказ о Житкове, о Чуковском, о Печатном дворе, о поездке поездом в город[92] – это уже переписано, а в тетради почти все готово, нуждается только в переписке, написано много больше. О Глинке[93], о Шкловском, о путешествии по горам. Не считая беспомощного рассказа о себе от самого раннего детства до студенческих лет. Точнее, до конца первой любви. Тут я сказал о себе всё, что мог выразить. И сознательно ничего не скрыв. Получилось вяло от желания быть правдивым, но часто и правдиво. Дописал я “Медведя”, который сначала радовал, а теперь стал огорчать. Переписал сценарий “Водокрута” – недавно. Написал “Два клена”, что далось мне с трудом. Сначала получалась, а точнее не получалась пьеса “Василиса Работница”, и только в прошлом году – “Два клена”. И работал для Райкина, с ужасом. В общем, перебирая всё, что написал за эти пять лет, я не без удивления замечаю, что это не так уж мало. Но успеха, как до войны или с “Золушкой”, после – я не видел… В Союзе, куда мне предстоит сегодня ехать… ощущение удушливости особенно отчетливо. Именно там оно и вырабатывается… При всем рассказанном я чувствую, что могу работать. Прошлогоднее затмение рассеивается. <…>

С пьесами моими, то есть с “Медведем”, все неясно. И очень беспокойно и уныло вокруг литературы – “заморозки на уровне почвы”[94]. Сегодня в Союзе общее собрание писателей. Еду, словно к зубному врачу… Но жизнь продолжается…»

* * *

В этот период Евгений Львович написал пьесу «Два клена», в которой читатель снова встречает традиционных героев русских сказок. Как это часто бывает у Шварца, сказочное сочетается здесь с реальностью нашего времени. По сюжету Василиса, безутешная мать двух исчезнувших мальчиков, самовольно ушедших из дому, оставив третьего, младшего сына Иванушку на домашнем хозяйстве, отправляется на поиски старших детей. И вот на поляне, под сенью двух кленов она встречает медведя, работающего в услужении у Бабы-яги. От нее Василиса узнает, что сыновья ее заколдованы, но Баба-яга обещает расколдовать их, если Василиса своей работой заслужит ее похвалу. Баба-яга дает Василисе непосильную работу, но с помощью верных друзей – медведя, Котофея Ивановича и Шарика, преданность которых она заслужила своей чуткостью и состраданием – Василиса вместе с разыскавшим ее Иванушкой справляются с заданием Бабы-яги.

Материнская любовь помогает Василисе распознать своих заколдованных сыновей в двух кленах, стоящих на лесной поляне. Для того чтобы расколдовать их, Баба-яга поручает Василисе еще одну задачу – сделать надежный замок для ее избушки на курьих ножках. Справившись и с этим заданием, Василиса запирает в избушке Бабу-ягу и, раздобыв живую воду, снимает злые чары и оживляет сыновей. Образ Василисы – работницы, мудрой матери, готовой преодолеть любые преграды ради любви к детям и неразрывно связанной с окружающей природой – в значительной степени символизирует Родину, всегда готовую защитить своих «блудных сыновей». Эта удивительно самобытная сказка наполнена добротой и человеческим теплом, и это помогает юным читателям осознать ответственность за свои поступки и важность послушания родителям.

«Два клена» стали финальным результатом работы Шварца над сюжетами сказок «Иван-честной работник» и «Василиса-работница», после написания которых он несколько раз совершенствовал их для постановок в художественной самодеятельности и для московского ТЮЗа. Сюжет «Двух кленов» включил в себя стержневые линии повествований этих сказок и одновременно стал гораздо более четко выстроенным.

Московский ТЮЗ, до того задерживавший решение о постановке «Василисы-работницы», теперь достаточно скоро и положительно отреагировал на новую пьесу. Мнительный Шварц записал в дневнике 6 декабря 1953 года: «С пьесой “Два клена” – смутное движение. Из Москвы письмо о том, что пьесу еще не рассмотрели, а здесь, в Ленинграде, ТЮЗ ею заинтересовался. И я оживился. Я успел разглядеть, что пьесы мои так медленно рассматриваются не по враждебному или подозрительному ко мне отношению, а главным образом по безразличию. А в общем, конечно, я не хотел думать в это время, что никому не нужен, но иногда это лезло в голову. И эта червеобразная мысль внушала брезгливость и отвращение…»

Впрочем, начала репетиций пьесы в московском ТЮЗе не пришлось ждать слишком долго, и в марте 1954 года Шварц поехал в Москву. «Генеральная репетиция 18 марта вызвала тот самый нездоровый, сонный отзыв всего моего существа, который я терпеть не могу, – вспоминал он. – Я дважды на самом деле засыпал, да и только. Было человек полтораста зрителей-детей. Все девочки, ученицы третьего класса. “Реакции”, как говорили на заседании художественного совета, были правильные, но то, что происходило на сцене, ни на что не было похоже… Я вместо того, чтобы придти в ярость, впал в безразличное состояние. Засыпал не только на репетиции, но и на художественном совете… А премьера состоялась только 9 апреля. Успех был, но не тот, который я люблю. Мне всё время стыдно то за один, то за другой кусок спектакля. Возможно, что не я в этом виноват, но самому себе это не докажешь. Видимо, с ТЮЗом московским, несмотря на дружеские излияния с обеих сторон, мне больше не работать. Тем не менее, и успех, и атмосфера успеха имелись налицо, и даже в ресторан ВТО[95] пошли мы небольшой компанией с Чуковскими и Рыссами, и Тусей, и Даней. И режиссером, и Якушкиной[96]. И на следующий день я проснулся без горестных ощущений. Потому что, уезжая, ждал хорошего…»

А