Александр Куланов - Роман Ким

Вторая поездка состоялась в не менее удивительное, чем Китай, место: в Африку. Было бы странно, если бы и здесь обошлось без путаницы. В деле Кима в Союзе писателей отмечено, что в 1958 году он в составе делегации побывал в Эфиопии[414]. И действительно, с этой страной тогда необыкновенно бурно выстраивались культурные отношения. Но вот Кимура Хироси, лично познакомившийся с Кимом в том же 1958-м, получал от него «приветы из Африки» и позже: «Новый 1961 год Ким-сан встретил в египетском Каире и послал мне письмо на бланке гостиницы “Рас” в эфиопской Аддис-Абебе. До того он путешествовал в группе писателей по Европе и Америке, но, кажется, Африка ему понравилась особенно. В письме было написано: “Ко мне попали интересные материалы, и я хочу написать произведение об Африке”. На следующий год в Москве я получил в подарок старинного стиля сосуд, изготовленный в деревне, где родились предки Пушкина»[415]. По какой «линии» Ким ездил в Египет, непонятно. Да и ездил ли? Может быть, снова Кимура Хироси что-то напутал? И почему из Каира Роман Николаевич отправил ему письмо на старом бланке эфиопского отеля «Рас Амба» (он и сегодня существует)? Или он был и в Эфиопии, и в Каире? Невероятно для советского писателя в 1958 году. Но… не для Кима. Возможно, именно в это время он приобрел себе новую курительную трубку. Вообще, по воспоминаниям А. В. Федорова, курил он мало, и трубка для Романа Николаевича скорее элемент имиджа писателя-детективщика, немедленно вызывающего ассоциации с Шерлоком Холмсом и комиссаром Мегрэ. Трубка недорогая, простенькая, производства фабрики «Главтабак», что находилась когда-то недалеко от Белорусского вокзала в Москве. На чубуке таких трубок ставилось соответствующее клеймо на русском языке. Маститый приключенец Роман Николаевич Ким, получив карт-бланш на поездки за рубеж, очень не хотел, чтобы в нем признавали гостя из-за «железного занавеса», а потому перочинным ножом (это видно по многочисленным неловким срезам) русские буквы с чубука срезал. С этого дня «трубка русского Сименона» сопровождала его до конца дней — и дома, и в поездках.

Зимой 1960 года Союз писателей СССР отправляет Кима в Лондон. Командировка «выстреливает» сразу: уже весной в журнале «Наш современник» выходит повесть «Кобра под подушкой». Конечно, написана она была много раньше. Поездка в Англию дала возможность лишь подправить шероховатости. Одно из мест действия в произведении — как раз Лондон, помимо Мадрида и магрибской Касабланки.

В отличие от «Тетради, найденной в Сунчоне», «Девушки из Хиросимы» и «Агента специального назначения», не говоря уже о более ранних произведениях Кима, здесь гадать не приходится. Отдельные моменты повести, в первую очередь самое ее начало — прямо с эпиграфов, вещь на 100 процентов личная. Вещь не от Кима, а про Кима. Судите сами. Роман Николаевич ставит сразу два эпиграфа. Первый принадлежит знаменитому китайскому стратегу древности, автору трактата «Искусство войны» Сунь-Цзы: «Война — путь обмана». Второй — цитата из шпионского романа Агаты Кристи «Н или М»: «…когда кончится война, я думаю, что смогу рассказать о своей работе. Это была жутко интересная работа». Роман Кристи вышел в свет в 1941 году, и когда Роман Ким прочитал эту фразу, на него, вероятно, нахлынуло целое море эмоций и воспоминаний.

У Агаты Кристи речь идет о поисках британскими отставниками из разведки осевшего в английском командовании немецкого шпиона. Это тоже тема Кима, и в самой повести «Кобра под подушкой», конечно же, есть хорошие и плохие разведчики и шпионы, обман, интриги и неожиданная развязка. Но особое внимание привлекают два момента. В первом, не попавшем в печать, но сохранившемся в архиве, варианте «Кобры…» повесть начиналась так:

«— Я хотел убить премьер-министра Сталина, — произнес арестованный и, покачнувшись, чуть не упал со стула.

Пимброк успел подхватить его и, взяв за плечи, сильно встряхнул. Эймз окинул взглядом атлетическую фигуру арестованного и усмехнулся:

— Странное желание. Насколько мне известно, Кремль находится в Москве, а не здесь, в Африке.

— Я узнал, что он прилетит сюда.

— От кого?

Арестованный закрыл глаза и опять покачнулся.

— Я больше не могу, — простонал он. — Дайте мне поспать… Тогда всё скажу.

Эймз и Пимброк быстро переглянулись. Наконец-то! Допрос, продолжавшийся беспрерывно почти трое суток, увенчался успехом: арестованный заговорил…»[416]

На втором следствии (1939 года) Роман Ким говорил, что в 1937-м ему не давали спать, чем довели его до исступления и почти до умопомешательства. Пытка вынудила его признать свою вину и оклеветать многих своих друзей. Теперь в его повести агента вынуждают к признанию тем же путем — бессонницей. Действие происходит в Африке в 1942–1943 годах, но даже для 1960-го упоминание в ней имени Сталина оказалось для советских цензоров неприемлемым. Бывший корреспондент «Правды» в Лондоне, фронтовик и переводчик приключенческой литературы Борис Изаков нашел способ прорваться с «Коброй под подушкой» в печать. «Я только предложил бы автору изменить первую фразу повести, — посоветовал он. — После всего того, что происходило у нас вокруг мнимых покушений на И. В. Сталина и что было разоблачено на XX съезде партии, такое начало воспринимается читателем как бестактность и вызывает нежелательные ассоциации»[417].

Роман Николаевич хорошо знал, что с редакторами спорить себе дороже, и очень хотел увидеть свое произведение опубликованным. Он заменил Сталина Черчиллем, а Кремль и Москву Уайтхоллом и Великобританией. Рецензировавший книгу Борис Самсонов одобрил ее в таком виде: «Каких-либо искажений фактов, относящихся к области международных отношений и внешней политики Советского Союза в тот период, в рукописях этих повестей не встречается. Автор добросовестно изучил необходимые документы, мемуары и свободно владеет материалом»[418]. Последняя фраза рецензии совсем не случайно напоминает о цитате из Агаты Кристи: Ким вложил в книгу много своих тайных знаний. «Кобра под подушкой» еще ждет своего «дешифровальщика» — по мере выявления новых деталей биографии ее автора неизбежно будут находиться и заимствования из реальной жизни в жизнь литературную. В целом книга получилась весьма увлекательной, но, пожалуй, одна из главных ее неудач — образ советского журналиста Мухина — «полноватого человека в очках». Несмотря на то, что он должен быть ярким и запоминающимся даже не только потому, что является одним из главных героев книги, причем «наших» героев, пусть и проявляющих по ходу повествования удивительную пассивность по отношению к сюжетной линии, Мухин получился на редкость картонным, плоским, неинтересным. Ким всё время говорил на своих выступлениях о том, что советской молодежи в приключенческих книгах нужен герой, которому хочется подражать. Мухину подражать не хочется совсем — прежде всего потому, что непонятно в чем — он ничего не делает. Или делает что-то такое, что явно навязано ему автором только для того, чтобы этот персонаж (всё-таки он «наш»!) в повести присутствовал, ибо на самом деле он там лишний — основные действующие лица находятся по другую сторону идеологического фронта. Товарищ Мухин, по-другому его и не назовешь, очень напоминает свое литературное продолжение. Точнее наоборот: это советский журналист Дмитрий Степанов из появившихся несколькими годами позже романов Юлиана Семенова напоминает Мухина. Степанов — это продолжение, развитие, улучшенный и модернизированный вариант кимовского героя. Сознательно или нет, но Юлиан Семенович и здесь позаимствовал у своего предшественника хорошую, но не слишком удачно реализованную идею (впрочем, и у Семенова Степанов так никогда и не становится главным героем расследования и не вызывает сопереживаний читателя).