Королева скандала - Джилл Пол

У Мэри перехватило дыхание. Она вдруг представила своего ребенка на руках у нациста в высоких кожаных сапогах.

— Они поднимут архивы. Они узнают, — заговорила она в панике. — Вы должны поехать в Нью-Йорк, вы оба. И твои дети, Мод. Мы все должны ехать. Я найду место, где мы сможем остановиться.

Эрнест посмотрел на свои руки.

— Я не еду, — сказал он тоном, который, как уже знала Мэри, не терпел возражений. — Я должен остаться и помочь своей стране, но отнесусь с пониманием, если ты заберешь туда Уислбинки на время войны.

Мэри в ужасе посмотрела на мужа. Она не могла бросить его одного в Лондоне, оставить мужчину, которого любила так долго. Но в то же время она не могла подвергать риску своего драгоценного невинного сына, которого могли взять в плен. Если немцы перейдут через Ла-Манш, она должна будет переправить его в Америку, но сама останется с мужем. Ответ был так же ясен, сколь и жесток.

— Будем надеяться, через несколько месяцев война закончится, — произнесла Мод, и по ее тону было ясно, что она в это не верит.

Мэри решила попросить свою сестру Баки принять у себя Уислбинки. Правда, у нее не было свободных комнат, а другая сестра, Анна, жила слишком далеко, в Чикаго. И когда совершенно случайно Мэри вдруг получила приглашение от своей старой школьной подруги Рене Дюпон погостить в их роскошном доме на Манхэттене, она поняла, что это было бы лучшим решением. Они с Эрнестом проговорили до глубокой ночи. Он пытался убедить ее в том, что она тоже должна поехать, но Мэри приняла решение и оставалась верна ему.

8 июля супруги поехали в Холихед с Уислбинки и его няней и посадили их на пассажирский лайнер, следовавший до Нью-Йорка. Под звук гудка, обозначившего, что провожающие должны покинуть судно, Мэри в последний раз прижала к себе своего малыша и поцеловала его маленькие губки, а потом повернулась и пошла прочь. Она не могла плакать, но каждая частичка ее тела содрогалась от горя. Никогда раньше она и представить себе не могла, что сердцу может быть так больно.

Как только трап был поднят и лайнер направился в Ирландское море, Эрнест обнял жену и прижал к себе так крепко, будто боялся, что она бросится в воду и поплывет вслед за судном.

Глава 66

Лондон. Сентябрь 1940 года

Воздушные налеты на столицу начались 7 сентября 1940 года. Лондон был охвачен пожарами, и Мэри понимала, что она правильно поступила, отослав сына. Но даже спустя два месяца она еще испытывала мучительную боль от разлуки с ним. В нее будто вонзили нож, и когда Мэри видела на улице другого ребенка, этот нож словно поворачивался в ране. «Детям безопаснее за городом», — взывали плакаты, а ее драгоценному наполовину еврейскому мальчику теперь, когда вторжения было уже не избежать, безопаснее всего было в Америке.

Бомбардировщики прилетали каждую ночь на протяжении двух месяцев, и Мэри работала до изнеможения на станции первой помощи в банях на Ланкастер-роуд, куда ее распределили после окончания курсов. Там она мыла, дезинфицировала и перевязывала раны, ставила временные шины на сломанные конечности, накладывала стерильную марлю и бинты, сбрызнутые дубильной кислотой, на ожоги. Она боялась, что будет брезговать, но когда перед ней оказался первый мучившийся от боли пациент, она забыла о собственных чувствах и стала делать все, что от нее зависело. Мэри работала до поздней ночи и приползала домой поспать уже на рассвете, поэтому они с Эрнестом редко пересекались дома. Пару дней в неделю она носила ему в офис обед и садилась поесть вместе с ним, просто чтобы часок побыть с мужем наедине.

От Уоллис давно не было никаких известий, но в газетах писали, что их отправили на Багамы, где Дэвида назначили губернатором.

— Как ты думаешь, она действительно поддерживает нацистов, как пишут в газетах? — спросила Мэри Эрнеста во время одного из их совместных офисных обедов.

Он поджал губы:

— Питер Пэн, конечно, может, но Уоллис я считал умнее. Кто знает, какому влиянию она подвергалась в Европе после их свадьбы? Их новых друзей нельзя назвать благочестивыми.

— Она водила дружбу с фон Риббентропом с 1935 года, верно? — аккуратно спросила Мэри. Она не была уверена, что до Эрнеста доходили слухи об этом романе.

Он засмеялся:

— Я бы не сказал, что это была именно дружба.

— Но он посылал ей все эти цветы…

— Ах да, семнадцать роз. Она не рассказывала тебе, что у них была за история? — Он откусил кусок сэндвича с консервированным мясом «Спэм».

Мэри обратилась в слух и ждала, что он скажет дальше.

— Мы познакомились с фон Риббентропом в один из вечеров у Эмеральды Кунард. Мы все играли в покер, и Уоллис постоянно выигрывала. Играла она довольно беспощадно, как ты помнишь. — Мэри улыбнулась в знак согласия, — В общем, она выиграла у фон Риббентропа весьма много денег, и когда он открыл бумажник, чтобы отдать ей выигранное, то обнаружил, что ему не хватает семнадцати фунтов. Он извинился и пообещал занести деньги на Брайнстон-Корт на следующий день. Уоллис сказала:

«Но как можно верить вам, немцам? Смотрите, как быстро вы нарушили Версальский договор».

Мэри фыркнула:

— О, это так на нее похоже! И как же он отреагировал?

Эрнест широко улыбнулся:

— Ну, сначала он выказал некоторое неудовольствие, не понимая, насколько всерьез воспринимать ее. Мне кажется, он был близок к тому, чтобы начать лекцию о карательном характере условий Версальского договора, но все остальные смеялись, и тогда он тоже засмеялся. И доказал, что вопреки всеобщему убеждению у немцев все-таки есть чувство юмора, начав присылать ей эти букеты из семнадцати роз.

— Не понимаю, почему она не рассказала мне об этом! — воскликнула Мэри. — Какая забавная история!

Эрнест кивнул:

— Поначалу было забавно, но когда пошел слух о том, что у них роман, стало уже неприятно. Я думаю, фон Риббентроп был бы рад переспать с ней, потому что позже он прислал ей браслет с выгравированной цифрой семнадцать на подвеске в виде сердца. Она забеспокоилась, что пересуды дойдут до Питера Пэна, и спрятала браслет, и я никогда не видел, чтобы она его надевала.

— Так значит, никакого романа не было? — Мэри по-прежнему не верила.

Эрнест доел сэндвич.

— Откровенно говоря, Уоллис никогда не горела желанием в этом отношении. Ей нравилось флиртовать, но это было по большей части обещанием, а никак не действием.