Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

Задобренная комплиментом матери, Каролина проговорила:

— У Филиппа отличный вкус. Все советуются с ним, как одеваться, что купить.

— Это действительно полезное качество, — сказала Грейс самое приятное из того, что пришло ей на ум. Может быть, этот Филипп в чем-то похож на Олега? Проведя такую параллель, она вдруг с тошнотворной ясностью осознала, что Каролина и Филипп — любовники. — Но хотя бы в кино вы ходите? — спросила она, надеясь найти в отношениях дочери что-то невинное и молодежное. — Гуляете по Тюильри? Бываете в Лувре?

Каролина пожала плечами:

— Для этого у меня есть подружки. Филипп слишком занят. А когда освобождается, то хочет развлекаться.

Грейс уже съела половину своей порции, не замечая вкуса, а сейчас положила вилку и нож со словами:

— Лишь бы только ты была счастлива, моя милая.

— Я счастлива, — серьезно ответила дочь и сделала большой глоток красного вина.

Мать поверила ей. Каролина действительно счастлива. И что в этом плохого? В жизни Грейс тоже когда-то были любовники и душевные страдания. Будут они и у Каролины. Внезапно показалось, что серьезное предупреждение, которое она собиралась сделать дочери относительно Жюно, неактуально. И, возможно, даже нецелесообразно.

Пристально глядя на Каролину, Грейс произнесла:

— Если что-нибудь случится, я всегда рядом. Ты же знаешь, да?

— Мам, да со мной все нормально, — слегка поеживаясь от неловкости, отозвалась Каролина.

Но Грейс не сомневалась, что дочь услышала и поняла ее, а это самое лучшее, чего можно было добиться.

Глава 38

1978 год

«Не уподобляйся своей матери», — это стало для Грейс подобием мантры с тех пор, как Каролина обручилась с Жюно. И хотя когда-то Маргарет Мейер Келли огорчалась совсем по иным причинам, чем теперь Грейс, последняя могла понять присущее матерям желание растерзать всех и вся, что может помешать счастью ребенка. Ее собственная мать осталась довольна выбором дочери, но недовольна, что ее оттеснили на обочину, пренебрегли ее мечтой о свадьбе коронованной особы в Филадельфии, которой Маргарет потом могла бы тыкать в физиономии всем окрестным дамам, задирающим нос перед женой выскочки-бизнесмена Джона Б. Келли. Грейс же, напротив, волновало лишь счастье дочери. Никто, кроме самой Каролины, не считал Филиппа Жюно подходящей партией для нее. В лучшем случае этот брак был обречен.

Но Грейс помнила, как одиноко ей было во время собственной помолвки, как она не смела прийти к матери ни с чем, кроме протокольных вопросов насчет нарядов и цветов, и не хотела, чтобы Каролина испытала то же самое.

Когда дочь сообщила о помолвке родителям, ее лицо сияло от юношеского волнения и влюбленности. Она усадила родителей в гостиной, где они когда-то играли в «Монополию» и «Улику»[32], и сказала:

— Я знаю, вы считаете, что Филипп не очень мне подходит, но я его люблю. На самом деле. Он заставляет меня смеяться и смотреть на весь мир как на вызов. Этого я как раз и хочу — любви, веселья и всегда придумывать что-то новое.

Грейс почувствовала, как ее сердце буквально сочится искренней любовью к дочери, а потом вдруг поняла, что чувствовала то же самое сразу после рождения каждого из детей, словно ее тело произвело на свет то, что станет одновременно и изнашивать ее, и защищать. Ее бросило в жар и страстно захотелось коснуться дочери, но Каролина не была уже больше младенцем, которого можно держать на руках. Она стала длинноногой взрослой женщиной, которая с почти чопорным видом сидела напротив родителей, надеясь на их одобрение.

На этот раз Грейс в виде исключения первой проявила энтузиазм, успев подумать, что Ренье, видимо, не на шутку обеспокоен этим заявлением (хотя они оба и осознавали его неизбежность), раз не постарался, как обычно, успеть похвалить своего ребенка раньше, чем жена. Поднявшись с дивана, она заключила в объятия Каролину, которая тоже поднялась и крепко обняла ее в ответ.

— Девочка моя милая, поздравляю тебя, — шепнула она, ощутив щекой гладкие мягкие волосы дочери и почувствовав лавандовый аромат ее мыла.

Когда они разжали объятия, в глазах Каролины стояли слезы.

— Спасибо, мама, — проговорила она.

Почувствовать любовь дочери и единение с ней — это стоило предстоящего взрыва негативных эмоций Ренье. А что взрыв неотвратим, стало ясно, когда муж застыл на диване. Но потом он тоже встал, почти механически подошел к Каролине и обнял ее:

— Если ты действительно этого хочешь…

Позднее он свирепствовал в супружеской спальне:

— Как ты могла повести себя так, будто все нормально?

— А как я могла повести себя иначе?!

Грейс поразилась горячности собственного тона. Она вдруг обнаружила, что ей безразлично мнение Ренье о том, как именно она выкажет материнскую любовь во время этого тяжелого испытания. Это было здорово и освобождало. «Мне все равно, что у тебя на уме», — думала она. Неужели у них всегда до этого доходило?

— Она же наша дочка, — продолжила Грейс, — и она уже приняла решение. Лучшее, что мы можем сделать, — дать ей понять, что любим ее, даже если она совершает громадную ошибку.

— Значит, ты согласна? С тем, что это громадная ошибка?

— Конечно, согласна! Мы же столько раз с тобой об этом говорили.

Ренье нахмурился и отвернулся. Грейс прямо-таки слышала, как крутятся шестеренки у него в мозгу. Он привык, что жена склонна запрещать, говорить: «Нет», «Не в этот раз».

Грейс продолжала улыбаться во время всех закупок, предпраздничных мероприятий, девичников, написания благодарственных открыток. Она улыбалась, когда упаковывали подарки и решали, как рассадить гостей. Удивительно, но чем больше она улыбалась, тем искреннее радовалась за дочь. Этому способствовало еще и то, что Каролина хорошо принимала ее хлопоты. А Ренье держался в стороне.

— Это в любом случае женское дело, — ворчал он. — И ты прожила в Монако достаточно, чтобы устроить все как положено. Только, бога ради, давай без особого размаха. Мы так по-прежнему и не знаем, что за тип этот Жюно, а раз есть Альби, Каролине все равно не бывать княгиней. Так что лучше не переусердствовать.

Несмотря на желание не переусердствовать, Ренье в конце концов заявил, что приедет на ее поэтические чтения в Сент-Джеймсском дворце Лондона, потому что ему хотелось, чтобы на свадьбе дочери присутствовал хотя бы один член британской монаршей семьи. Его угнетало раньше и продолжало угнетать до сих пор, что никто из наиболее знаменитой и любимой многими королевской фамилии не приехал на их венчание в пятьдесят шестом году.

— Таким образом, — сказал он тогда, — они демонстрируют нам неуважение и недоверие.

Но Грейс