За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

В Драмсоюзе читка вызвала куда более бурную реакцию, чем во МХАТе. Пьеса нужна современному театру, мастерски изображена картина наглядной разнузданности нравов в эпоху Людовика, показано притворное раболепство, бичуется одна из ярчайших эпох империализма, – летело с одной стороны баррикад. Не нужна никакому театру, аполитическая безделушка, как средство классовой борьбы никуда не годится, антирелигиозный элемент незначителен, – неслось с другой стороны.

– Если эти ругают, значит, пьеса хороша, – утешил автора мелодекламатор и пародист Богемский, писучий прозаик, до революции издававшийся больше Чехова и Толстого. Тогда он был женат на певице Марии Эмской, чьи пластинки тоже расходились огромными тиражами. Про них говорили: «Непонятно, то ли он взял ее фамилию, добавив к ней Бога, то ли она взяла его фамилию и Бога оторвала». – Пойдем, Мишка, угощу тебя.

– Послушай, Богемский, – возмутился Булгаков, – с какой стати ты позволяешь себе со мной панибратствовать? Какой я тебе Мишка?

– Так вся Москва знает, что у тебя с деньгами швах, – пожал плечами Богемский. – Не хочешь, не надо. Тоже мне, цаца!

Надежда на то, что Драмсоюз отправит в Главрепертком положительный отзыв на пьесу и это хоть немного подействует, рухнула мгновенно. Судьба смеялась над бедным автором – вскоре Драмсоюз был разгромлен, признан слабым в идейном отношении, и его остатки сбросили в новую общественную организацию, созданную меньше года назад и носившую свойственное для большевиков тарабарское наименование – Всероскомдрам, сиречь Всероссийское общество советских композиторов и драматургов. Булгаков как только не издевался, переделывая столь вопиющее название – Склерозмордам, Циррозбардак и в таком роде.

Потонув во Всероскомдраме, Драмсоюз уже не в силах был кого-то отстаивать, и, чего и следовало ожидать, в середине марта Главрепертком обдал кипятком – пьеса «Кабала святош» Михаила Булгакова к постановке на советской сцене запрещена. А вскоре – еще один сильнейший удар!..

С самого начала года литераторы жили в предвкушении издания «Литературной энциклопедии» под редакцией академика Фриче и наркома просвещения Луначарского. И вот в продаже появился первый том. Вытряхнув из кармана последние деньги, Михаил Афанасьевич с трепетом купил его, ведь там было «Абай – Бывалов», а значит, Булгаков попадал между ними. С пересохшим горлом прямо на улице он раскрыл книгу в нужном месте и задохнулся, когда после спокойного биографического начала и объективного анализа «Белой гвардии» огненные строчки побежали в его глазах хищными саламандрами: «новый быт – грязь и гадость…»; «народ – ведьмы, которые разрушают созданные буржуазией ценности…»; «Б. принял победу народа не с радостью, а с великой болью покорности…»; «задача автора – моральная реабилитация прошлого…»; «весь творческий путь Б. – путь классово-враждебного советской действительности человека»; «Б. – типичный выразитель тенденций внутренней эмиграции». Подписано: И. Нусинов. Известный литературовед, преподаватель Московского университета. Не Нусинов ты, а Гнусинов! И это не статья в энциклопедии, а настоящий донос на врага советской власти…

Донос на М. А. Булгакова

31 марта 1930

[Музей М. А. Булгакова]

В один из мартовских непогожих дней хлестал дождь со снегом, и, будучи один в доме на Пироговской, Михаил Афанасьевич основательно развел огонь в печке, да так, что печка заревела, будто зверь, жаждущий пищи. В душе у Булгакова что-то повернулось, он схватил тетрадь рукописи романа «Театр», стал листать и увидел, как это плохо написано. Трясущимися руками вырвал немногие исписанные страницы и швырнул их зверю. Тот быстро сожрал и снова заревел.

– Тебе мало? – воскликнул писатель.

Как полоумный, он схватил другую тетрадь, исписанную почти полностью романом о дьяволе, стал листать и увидел, что и это плохо. Чудовищно плохо. А главное, там такое, что если прочтут…

– Жри! – воскликнул он в ярости и стал вырывать листы из тетради и бросать их в ненасытную пылающую пасть. – Жри, Гнусинов!

Дождь яростно забарабанил в окно, будто стремясь прорваться внутрь дома и затушить огонь. Писатель рвал и швырял в огонь то, что его возлюбленная назвала романом, в котором вся ее жизнь. Исписанная бумага не хотела гореть, ее корежило, листы выгибались и, казалось, хотели задушить огненного зверя, но зверь оказывался сильнее и одолевал.

– Жри! – кричал ему Булгаков, вырывая очередной пучок страниц и бросая в печку. Созданные им слова жалобно пищали, а когда страница обугливалась и делалась черной, они становились белыми и ненадолго проступали на ней. Он схватил кочергу и стал добивать обуглившееся. В это мгновение в окно постучали. Он бросился открывать дверь, споткнулся и больно ударился плечом.

Она ворвалась в его кабинет вся мокрая, свежая, полная жизни. Припала к нему, обняла, и внезапно он понял, что несколько мгновений тому назад творил нечто ужасное.

– Почему столько дыма? – спросила она и вдруг, увидев тетрадь с вырванными листами, догадалась, бросилась к печке, бесстрашно сунула в пасть к зверю руки и успела вытащить несколько страниц, не успевших сгореть. Затоптала ногами огонь и повалилась на диван, слезы брызнули из ее глаз, она рыдала безудержно.

– Я возненавидел этот роман. Я боюсь его, – сказал Булгаков. – Он съедает меня.

– Но это роман всей моей жизни, – перестав плакать, с укором воскликнула она. – Безумец! Посмотри на себя в зеркало, у тебя взгляд сумасшедшего. За что это, за что? Тоже мне, второй Гоголь нашелся! Но я тебя спасу, я тебя спасу. Что же это такое?

Они обнялись, и она гладила его лоб холодными пальцами. Потом она стала собирать и расправлять обгоревшие листы. Взяла бумагу, сложила их в нее, завернула, перевязала лентой. Теперь отчаяние сменилось в ней решимостью.

– Налей мне вина.

Он налил, она выпила полный фужер и сказала:

– Вот как приходится платить за ложь! Довольно, мы больше не станем вести подпольное существование. Я не хочу больше лгать. Сейчас он снова в командировке, а когда вернется… Конечно, мне жаль его, он не причинил мне ни разу в жизни никакого зла. И все же, как только он вернется, я объяснюсь с ним. Скажу, что полюбила тебя и хочу быть с тобой. Если ты не против, конечно…

– Я против, – ответил он, и она отшатнулась. – Я не имею права обрекать тебя на судьбу жены неудачника. У меня предчувствие, что скоро что-то случится у меня гораздо худшее, чем снятие пьес из репертуаров. Я не имею права, чтобы ты погибла вместе со мной. Потому что люблю тебя.

– Причина только в этом? – Она приблизила свое лицо к его лицу и внимательно вгляделась в его глаза.

– Только в этом.

– Даже не знаю, что сказать…

Потом, когда они уже лежали, крепко обнявшись, в постели, она